И на земле и над землей
Шрифт:
— Ну, уважил, — похлопал Ягила полянина по плечу, — хорошую баснь рассказал. А как было на самом деле, не скажешь?
— Не скажу, брат, не серчай. Того, поди, уже никто не знает.
— А свою жену Перун освободил? — появились заинтересованные личной жизнью бога.
— Как победил Змия, так и освободил. Все, что тот схитил, вернул людям. Слава ему!
Так ехали, слушая то хитрую баснь, где будто все ложь, то занятную быличку, то умное рассуждение, а то и крик души. А Ягила все пытал:
— И как же те Змиевы валы устроены? Видал ли сам, брат-полянин?
— Сам не видел, лжу говорить не буду. А вот отец видел, когда диких коней отлавливали в степи.
— Ну и
Полянин оглядел сидящих у огня и, убедившись, что это интересно всем, стал пояснять. Оказывается, поначалу люди рубили лес. Только дубовый. Начерно мастерили срубы. Сотни и тысячи. Составляли в длинный ряд, Потом, копая перед ними ров, забивали их камнями, глиной, землей. А поверху еще ставили забороло из крепких дубовых лесин-палей. Опаленных, стало быть, потому что обожженная древесина не гниет в земле сотни лет.
— И что-то от того времени еще сохранилось?
— Остатки башенок, заборол… В иных местах глядишь, а сруб-то пустой. С дверью, лавами и очагом. Должно, стражи там жили. И так по всей длине…
За разговорами и до места доехали. Пока грузились купленной солью, Ягила все ходил вокруг, всматривался в каждую горку и ложбину — и сердце его млело и таяло от великого счастья. Это не просто красивая земля, каких на свете, может, и не много, но все же есть. Это одна из самых любимых и памятных прародин славянства, святая, песенная земля, сохранившаяся в их жизни светлым праздником, имя которому Красная Гора. Праздник этот посвящен именно Карпатам, и отмечают его русичи каждый год.
А там, дальше на запад солнца, за высокими живописными хребтами, лежит чудесная равнина, где земля медом и молоком течет. Из-за этого так рвались сюда все, кто попадал в эти края из бескрайних степей Pa-реки, Дона, Днепра, Днестра и Дуная. С жесточайшими битвами и великой кровью, — киммерийцы, скифы, сарматы, готы, гунны, лангобарды, авары, славяне, угры-венгры… Значит, прекрасная земля эта стоила того!
Уезжая, Ягила поднял первый попавшийся на глаза камень и спрятал под рубаху — на память. Дома покажет своим, накажет хранить как зеницу ока, пока жив род Ратибора, пока живы русичи на русской земле.
Всю обратную дорогу Ягила снова и снова передумывал то, что довелось ему услышать и увидеть. Кто, к примеру, все-таки построил эти гигантские валы? Не тот же Змий-Дракон, в самом деле. Но — кто? И — от кого?
От кого защищались этими мощными сооружениями, понятно. От кочевых конных народов, волна за волной накатывающихся с восхода солнца. Спастись от их стремительных массовых нашествий можно было только в лесах и болотах. Так считалось. А выходит, не только там, но и вот за такими стенами, отгородившими пахарей от враждебной степи. При Кимрах и скифах такой вражды не было. Когда это началось? При нашествии сарматов?
Кто были они, эти безымянные строители, великие труженики и герои? Сколько ни думал Ягила — все мысли об одном: славяне. Это как же нужно было любить свою землю, чтобы вот так, всем миром, изо дня в день, из года в год, всю жизнь, надеясь только на себя и своих богов, творить это горькое чудо!
Тиверцы, уличи, поляне, дулебы, волыняне… Борусы, анты… Особенно — анты, вобравшие в себя их всех и создавшие могучую славянскую державу от Карпат до Днепра. Но и она, верша свой ежедневный великий подвиг, не сдержала одну из накрывших ее волн. Или тех волн было много? Кто полег на подступах к валам? Кто погиб, сражаясь на них? Кто сложил голову, когда злобным и алчным обрам-аварам удалось обойти эту преграду и зайти антам в тыл, сжигая на корню их жито, угоняя скот и уводя людей в рабство?
Горько и стыдно, плакался Ягила, одиноко сидя на своей телеге. Стыдно, что
[О великий патриот и труженик Ягила! Как мог ты корить себя за малознание, ведая столько, сколько не знаем о себе, своих корнях и деяниях мы, твои далекие потомки, образованный ученый народ двадцать первого века! Ты хотя бы страстно горел, стремясь познать забытое и забываемое уже в твое время, 1150 лет назад, — нам такое святое горение уже не знакомо. Мы начинаем историю своего народа в лучшем случае с Рюрика и святого Владимира, как будто он, как шарик в руках фокусника, возник в одно мгновение и из ничего. Это нам, нынешним, должно быть стыдно и горько за нагие невежество и холодное безразличие к себе самим, забывшим если не свое имя, то свою суть. Можешь радоваться — до нас дошло почти все, что ты запечатлел на своих дощечках, но ученые мужи нашего интеллектуального времени или не знают их, или считают подделкой [45] . И сам ты, такой страстный и неистовый в своих исканиях и борениях, — лишь несерьезная придумка чьих-то незрелых и каверзных умов. Тебя не было, понимаешь? А раз не было тебя, то не было и той твоей, той нашей сто раз погибавшей и сто раз возрождавшейся Руси. Прости их, ведь ты умел прощать. Я — не умею.]
45
Вспомним: с таким же недоверием и неприятием в свое время было встречено и «Слово о полку Игореве». А теперь это жемчужина русской культуры.
Вернувшись в родное поселение, Ягила сразу заметил: что-то произошло. Мужчин нет, женщины закрылись в домах, только непослухи-отроки бегают по дворам, размахивают руками, что-то кричат.
Остановил одного из своих, спросил:
— Что содеялось, сыне? Будто все в Боголесье на помолье ушли, пусто так.
— Так война же, отец Ягила. Новгородцы в Киев вступили. И новый князь теперь у нас. Отрок совсем!
Ягила едва не поперхнулся такой новостью.
— А варяги? А этот… Аскольд? — спросил о главном.
— Аскольда за самозванство и лжу на копья подняли! А дружину его воевода юного князя переял, теперь ему служить будет.
— Так то, может, хазары, сыне?
— Наши, отче, наши! Славяне же. Из Нового Града.
— Ну, нас, славян, много… И новых городов еще больше…
Не верилось Ягиле, что вот так, вдруг, случилось наконец то, о чем он давно мечтал.
— А сеча большая была? Стены-то у нас вон какие!
— Про то не знаю, отец Ягила. Когда мы прибегли, там уж и ворота открыты, и мост опущен, и вся Гора людьми занята. Как будто праздник у них.
— А Перун наш стоит?
— И Перун стоит. И огни его горят. И славы ему кричат. Праздник, говорю же!
— Значит, без него не обошлось. Это хорошо. А дядька Добрец где?
— Там же…
Не утерпел Ягила, оседлал не успевшего отдохнуть с дороги коня и поскакал в Киев. Правду сказал сын, город бурлит, точно в праздник, повсюду на кострах готовится угощенье, а устье Почайны, плес и весь Днепр забиты лодиями и стругами — утлому челну рыбаря встать негде.
Святилище Перуна забито народом. Уходят одни — приходят другие. С жертвами, с песнопениями, славами богу грозы и побед, покровителю русских воинов. Был бы Ягила один — слился бы со всеми, да конь в поводу, с ним не протолкаться. Вот вернется домой — отслужит Перуну на своем родовом помолье.