И на земле и над землей
Шрифт:
Вот были когда-то готы, и так они опротивели богам, что те их выплевали как самую последнюю мерзость. Пора, давно пора выплевать и этих! Боги готовы, отчего же медлят князья?
Пытал Ягила об этом брата Добреца, когда тот ненадолго отлучался из дружины, но что мог сказать простой комонебранец [48] , командир всего лишь сотни конников? Или с этим можно еще подождать, а пока заняться устроением державы? Да, держава русичей велика, бывшие между княжествами трения и разногласия устранены не все, а это в едином государстве недопустимо. Пора установить
48
Комонебранец— конный воин (от слов комонь— конь и брань— битва, бой).
И еще была одна причина такого нетерпения Ягилы. Уходя из Сурожа, он поклялся над могилами предков, что русичи обязательно вернутся на оставленные земли. Те поверили и ждут, и ему не хочется, чтобы ожидание их было слишком долгим, чтобы они сочли его неверным легкословным человеком.
И опять же: вернуть себе отцовскую Сурожскую Русь невозможно, пока существует Каганат. Круг замкнулся. Где тот вещий Коваль, что скует им меч, способный разрубить этот круг?
И чья рука поднимет его?
Глава двадцать первая
Вот и в Брюсселе возник Русский клуб!
Впрочем, где только они тогда не возникали! После революций и гражданской войны за границами бывшей Российской империи оказалась масса образованных, культурных, деятельных русских людей, в основном еще молодых и чаще всего — военных.
Проиграв кровавое противостояние на родине, они не переставали любить ее и жили принесенными с собой русскими страстями. В свой окончательный проигрыш и пожизненную эмиграцию верить не хотелось. На что-то надеялись, чего-то ожидали. Особенно на первых порах.
Выплеснутая в мир горячая русская масса, молясь и кровоточа, пульсировала на всю планету. Не привыкшие к одиночеству, и потому боясь его, люди двигались из страны в страну, с континента на континент — на зов родной души, на призыв соотечественников, братьев по борьбе, однополчан.
Китай, Австралия, страны Европы и Америки — куда и откуда только не шли их беспокойные письма. А когда поняли, что надежд на скорое возвращение нет, с той же активностью принялись создавать музеи своих дивизий, полков, казачьих братств, русские клубы, газеты и журналы. Это были центры, вокруг которых они объединялись, где могли чувствовать себя среди своих, обсуждать свое положение, помогать друг другу.
Вот и в брюссельский Русский клуб потянулись люди — и в военной форме, при всех своих наградах, и уже в штатском, но непременно подтянутые, стройные, точные в движениях, лаконично-корректные в общении — люди одной касты, военная косточка. Даже женщины их были такими же собранными и стройными. Даже дети.
Узнав о клубе, пришел и Изенбек. Достойного гражданского костюма у него еще не было, явился в далеко уже не блестящем, однако вполне еще добротном и солидном военном мундире. Артиллерийского полковника встретили по-русски радушно, провели в музейный уголок, предложили оставить в нем
Попутчиком его оказался моложавый, светлый типично русский интеллигент с совершенно не военной фамилией — Миролюбов. Дорогой разговорились.
— Вас, Юрий Петрович, война, по-видимому, обошла стороной. Не так? — спросил полковник.
— Совершенно не так! А почему, позвольте узнать, вы так решили?
— Да уж больно фамилия у вас не боевая, — слегка смутился Изенбек. — И где служить довелось?
— В армии Антона Ивановича Деникина.
— В какой? Ведь под его началом были и Добровольческая, и две казачьи, и Туркестанская армии…
— В Добровольческой.
— Очень приятно. И я тоже.
На этом их знакомство пока и закончилось. Но со временем они сблизились. Федор Артурович Изенбек хотя и работал здесь фабричным художником по росписи тканей (чем только не занимались русские эмигранты!), однако давно интересовался историей, в молодости даже участвовал в археологических экспедициях.
Юрий Петрович тоже любил старину, был неплохим этнографом, собирал русский фольклор, находя в нем что-то древнее, сакральное. В разное время активно печатался, многие считали его писателем, но в Брюсселе он зарабатывал себе на хлеб трудом… лаборанта на химическом предприятии.
Узнав о пристрастии друга к древностям, Изенбек после одной из встреч в Русском клубе пригласил его к себе на квартиру, пообещав показать что-то любопытное.
Думаю, вам это будет интересно. Впрочем, кто его знает…
— Новая картина? На историческую тему?
— Нет, что вы! Но… пусть будет сюрпризом.
Федор Артурович жил одиноко, поэтому позволил себе снять аж две комнаты в большом доме. В одной жил, в другой, претенциозно названной «Художественное ателье», работал над проектами росписей, писал любительские этюды и картины. Туда он и ввел своего гостя.
Сюрприз оказался валявшимся на полу грубым мешком, завязанным у самой горловины крепкой тесемкой.
— Вот. Полюбопытствуйте…
Заинтригованный Миролюбов развязал мешок, извлек из него одну дощечку, вторую…
— Это и есть ваш сюрприз? Или где-то там, под этими дровами?
— Хм, дровами… А вы, голубчик, возьмите пока одну дощечку и присаживайтесь к столу, тут светло.
— Одну?
— Одну. Ее вам надолго хватит.
Взял, сел, придвинул поближе настольную лампу, вгляделся.
— Да этой доске… знаете сколько лет?
— Нет, не знаю, — развел руками Федор Артурович. — Очень сухие, значит, старые. Но вы посмотрите внимательнее. Я смотрел, кое о чем догадался, но ничего не понял.
— Здесь… есть линейки. И… под ними [49] что-то… процарапано…
И вдруг Юрий Петрович заторопился, заволновался.
— Увеличительное стекло у вас найдется? И листок бумаги.
Стекло нашлось, появилась и бумага с карандашом.
49
Так, под строкой, написана вся «Влесова книга». Как и тексты санскрита, что также свидетельствует о древнем родстве индоариев и славян.