И налегке умчаться в вечность
Шрифт:
Елена Станиславовна, вздыхает, вновь глядит на Кошкина и обращаясь к секретарше: — Ну, а что?.. Зови.
Уходит в кабинет.
Верунчик — Кошкину: — Вы проходите. Директор ожидает.
Роман Иванович, не смело заглядывает в кабинет: — Позвольте к вам, Елена Станиславовна?
Елена Станиславовна: — Прошу вас, проходите.
Роман Иванович: — Признаюсь честно, да. Хотелось бы попробовать. Нуждаюсь в деньгах.
Елена Станиславовна: — Ну, нет, милейший. Попробовать — такое не у нас. У нас — работать!
Роман Иванович: — Вы не извольте беспокоиться, Елена Станиславовна. Я с делом справлюсь, – но оговорился: — Ну, в общем, постараюсь справиться.
Елена Станиславовна: — Образование у вас конечно высшее?.. И вы интеллигент.
Роман Иванович: — А как же? Я учился, вот прошу взглянуть в диплом, – и выложил перед собой бумаги: — Но, смею вам заметить, что и по финансовому делу я кое в чём осведомлён.
Елена Станиславовна, с любопытством): — Занятно. В чём же? Хотелось бы узнать.
Роман Иванович: — Вы понимаете, мы с мамой любим книги. Жена моя не очень. Но мы с мамой…
Елена Станиславовна: — Ах, книги? Очень интересно. И что?
Роман Иванович: — Бывало, вечерами сядем у окна. Читаем вслух. Особенно любили классиков; Лескова, Гончарова и Тургенева. Но мама упоённо проникалась Чеховым. Его рассказы; «Бабы», «Палата №6», «Крыжовник» — восхищали. Но я же больше тяготился к Достоевскому. Вот мог же Фёдор Михайлович увлечь, скажу я вам.
Елена Станиславовна: — И что же вам у Достоевского?.. Хотелось бы понять. Чем он вас встревожил?
Роман Иванович: — Так вы уже и догадались? Нет, но я, конечно, не берусь судить и утверждать. Но «Преступление и наказание» — бесспорно философия. И я предполагаю, что это даже экономическо-психологический трактат. Недаром ведь, что классика?.. Ну, до чего же актуально, злободневно. И мастерство пера!.. Нет, каково?.. Художественным словом и об издержках ремесла? О ростовщичестве. А место выбрано?.. Вот этот его Питер! Эти тени – полутени, серость, слякоть. Раскольников в нужде и сырости. Старуха вожделеет над копейками…
Тут
– А кстати, ведь она была довольно бойкая бабуля. И возрастом всего под шестьдесят. По нынешним-то меркам отчего старуха?.. А этот же Раскольников?.. Студент, бедняга и одет в рванину, залез в долги, жить не на что. А из квартиры того гляди погонят. Да и квартира — пшик! И не квартира вовсе, а коморка. «Однушка» в старом фонде ну куда приличнее, скажу я вам.
Директорша: — Вполне возможно. Что же дальше?
Роман Иванович, зловеще наклоняется, глаза навыкате:
– И покусился тот Раскольников на сущее злодейство. И совершил его! Но после… Угрызений совести он вынести не смог. Не смог!
Кошкин возбуждённо соскочил со стула:
– И всё! Нет больше сил терпеть. На улицу! На перекрёсток! К чёрту!.. На Голгофу! На мост!.. И этот крик его растерзанной души.
Роман Иванович втянул в себя со свистом воздух и выкрикнул:
– Я убийца!!!
– Ох, ёж тебя!.. – в стуле подпрыгнул организмом Ситник.
Мария Анатольевна в тихом напряжении вся вжалась в кресло.
Елена Станиславовна, хватается за сердце:
– О, Господи!
Верунчик испугавшись, вбегает в кабинет. Агенты не подвижны, привычны к склокам и всяким скандалам.
Верунчик, озабоченно: — Елена Станиславовна?..
Директорша: — Не беспокойтесь. Всё в порядке.
Роман Иванович присел на стул, чуть погодя продолжил:
– Ну, нет, конечно. Такой сюжет возможен только в Питере. В Москве не так. Москва другая; спокойнее. дремотнее. И климат здесь у нас гораздо лучше.
Елена Станиславовна, с надеждой в голосе: — А климат вы имеете в виду финансовый?
Роман Иванович: — Любой. Что тот, что тот.
Директорша: — Скажите мне, Роман Иванович…
Испытующе смотрит на бумаги Кошкина и в них что-то ищет взглядом:
– Ну, а другие — прочие произведенья Достоевского? К примеру «Идиот»?
Роман Иванович: — Прекрасно. «Идиот», это прекрасно. Сказал бы я, что это психологический роман. Но к ремеслу, – рукой обводит кабинет агентства, — он отношенья не имеет. Никакого.
Елена Станиславовна: — И это почему же?