И нет конца паломничеству
Шрифт:
Королева отчаянно скучала и шутки ради объявила открытый шахматный турнир: о том, как хорошо она играет в шахматы, слагали легенды. Гарольд решил принять участие, сам не зная зачем. Синие глаза Алиеноры, ее тонкие руки над черно-красной доской [18] , ее спокойствие и гордость поразили Гарольда в самое сердце.
Нет, это была не любовь — это было очарование умом и грацией, которых Гарольд никогда прежде не встречал в женщинах, а потому оказался к ним не готов.
18
…над
Тогда он впервые за много лет вспомнил пророчество незнакомой аквитанской крестьянки: ты, мол, спасешь нашу светлую герцогиню… Его это насмешило. От кого спасать Алиенору?.. Она была женой могучего короля, которому принесла уже нескольких сыновей, она была владычицей богатых земель… А если ей случалось иногда приглашать Гарольда сыграть с ней в шахматы и после турнира, так мало ли придворных удостаивались этой чести?
Ни о «верном рыцаре», ни о «трех девах-воительницах» он не вспоминал тем более.
Когда Алиенора вернулась в Англию, Гарольд отправился в Геную — и если впервые в жизни он смотрел на дам из высшего общества чуть более раскрытыми глазами, что с того?..
Там-то он и встретил леди Грацию.
Глава 5. Уорикшир
Торгаш замахнулся из последних сил — и снова промазал. Джону пришлось всего лишь отступить в сторону, чтобы тот пролетел мимо по скользким мосткам.
— На помощь, на помощь! — прокричал генуэзец на своей исковерканной латыни. — Бьют! Убивают!
— Тебя мало убить, мразь, — прорычал Риз, хватая мошенника за широкий воротник и подтягивая к тебе.
Выкрутив широкий нож из вялых пальцев, он с силой бросил его на мостки. Генуэзец, всхлипывая и причитая, пополз назад, словно краб-недоделка.
Риза мало волновали торгашеские дрязги, и он бы лично бровью не повел, узнав, что какой-то там иностранный купец сговаривается со сборщиками налогов за спиной у перекупщика шерсти. Пока Грач не разъяснил ему, Джон даже не знал, что шерсть — основной английский товар, и что именем короля ее разрешено продавать всего в нескольких портах в полуденной части Англии, поэтому именно сюда вынуждены были свозить свои товары купцы со всех концов страны. Разумеется, действовала целая сеть перекупщиков.
Так вот, этот конкретный генуэзец, который сейчас так неудачливо пытался отправить Риза к праотцам, договорился с таможенным инспектором, чтобы тот отобрал лицензию у некоего Джозефа из Малка, почтенного скупщика шерсти. Сам генуэзец втихаря договорился с поставщиками Малка. Малк мешал не тем, что продавал шерсть втридорога; нет, он планировал наладить прямую торговлю с фламандцами, которым, в основном, и шла английская шерсть — у англичан, как известно, кораблей очень мало.
Когда же Малк попробовал возмущаться произволу налоговых властей, генуэзец совместно с продажным налоговым инспектором бросили его в Ньюгейт, где почтенный седовласый джентльмен благополучно и умер бы, не вмешайся Риз.
Может, судьба Малка и не тронула бы Риза, но у старика были дети: он женился недавно, на женщине значительно моложе него, очаровательной
— Ты хочешь серебра?! — пробормотал генуэзец, отползая от Риза дальше по скользким мосткам. — Сколько?! Только скажи!
— Я хочу, чтобы твои кости сгнили внутри твоего мешка с мясом, собачья гниль, — мрачно сказал ему Риз и смачно пнул генуэзца под ребра. — Сегодня меня послали только предупредить тебя. Тот, кому я служу, не хочет, чтобы я убивал без нужды. Но про то, чтобы я не отрезал твой поганый язык, он ничего не говорил…
— Нет! Нет! — в ужасе завопил торговец и принялся что-то говорить о серебре, припасенном у него в каюте на корабле, а может быть, почтенный рыцарь хочет золото? У него есть и золото, он торгует с арабами…
— Твои деньги мне не нужны, — прорычал Риз. — Но знай, что с тем сборщиком налогов тебе дел больше не вести. И если ты еще хоть раз приплывешь в Лондон — пеняй на себя.
— Мамма миа… — голос торговца вновь переменилось. — Черный человек! Меня же предупреждали…
Риз сплюнул на подлеца, развернулся и пошел прочь с пустого причала.
Ему не нравилось, что в городе его прозвали «Черным человеком» — точнее, не его, а, надо думать, его и Фаско. Тосканец иногда помогал Ризу в делах и оказался умеренно полезен, если не считать его надоедливой болтовни и отвратительного знания языков. Но Грач доверял Фаско, а Риз последнее время стал готов доверять тем, кому доверяет Грач. До определенного предела.
Так вот, Риз одевался в черное, иногда пользовался маской и накидывал капюшон, чтобы поменьше народу знали его в лицо. «Черный капюшон», «черная маска», «черный плащ» — так его и называли, пока кто-то гениально не додумался объединить это все в одно не слишком изобретательное «черный человек» (или еще иногда «черный ублюдок»).
Фаско встретил его у входа в порт.
— Что-то ты долго, сэр Джон, — сказал он, произнося «сэр» так, будто это был не титул, а какое-то забавное прозвище. На его лице вопреки обыкновению читалась нешуточная тревога.
— Что случилось? — насторожился Джон.
— Мальчик прибегал с запиской. Нужно срочно возвращаться. Милорду, похоже, плохо.
— Он так написал?
— Он не напишет. Но почерк ходит ходуном, сам посмотри.
Фаско показал Джону клочок бумаги.
И правда: обычно Грач писал четко, точно монах-каллиграф, который переписывает Библию в подарок знатному сеньору. А тут несколько слов было нацарапано словно рукой пьяного переписчика в заледенелой келье.
Риз уже знал: это видение. Причем, судя по всему, плохое видение. Последний месяц (а он работал на Грача всего полгода) такие видения становились все чаще и чаще.
А еще он иногда слышал, как Грач кричит по ночам.
Все трое слуг в городском доме Грача были взволнованы и встретили Риза и Фаско, словно желанных избавителей. Грач оказался в своем кабинете: дрожа, сидел, закутавшись в сарацинский халат, в деревянном кресле, поставив ноги в тазик с теплой водой, на лбу у него лежала влажная повязка.