И нет любви иной… (Путеводная звезда)
Шрифт:
Впрочем, ему было не до поселковых сплетен. Беспокоило другое. К концу первой недели жизни с Розой Илья уже был окончательно уверен: рано или поздно он рехнётся от этого веретена в юбке. Теперь он не удивлялся тому, что Роза не хочет жить с цыганами: ни один табор, ни одна цыганская семья её долго не выдержали бы. Среди цыган крепки были старые законы, и над замужней женщиной всегда стояло множество хозяев, начиная с мужа и кончая всей его роднёй. А Роза привыкла жить как вздумается, говорить что хочется и ходить куда ноги понесут.
Сначала Илья думал, что, живя с Розой, будет считаться её мужем – как всегда было у цыган. Но бессовестная Чачанка
Далеко ходить ему не пришлось. Роза обнаружилась на другой половине дома, в трактире, где под завывания еврейской скрипки и трубы Лазаря, стук ног и дикое ржание всех собравшихся училась у пьяных греков-контрабандистов танцевать «каламасьяно». Увидев мрачного и заспанного Илью, она заулыбалась, помахала рукой, призывая его в круг, и от этого у Ильи лопнуло терпение. Растолкав греков, он схватил Розу за руку, потащил из трактира в заднюю комнату, там швырнул её на кровать, захлопнул дверь и заорал:
– Совсем, шалава, ополоумела?! Я тебя научу, как…
Закончить Илья не успел, потому что в ту же минуту оказался на полу от неожиданно сильного толчка в грудь. Вскочил, бросился к Розе – и снова полетел на пол. Сел. Отдышался. Пряча глаза, проворчал:
– Как ты это делаешь?..
– С китайчонком в Шанхае жила, научил.
Роза, не глядя на него, веником сгребала в кучу осколки упавшего со стола стакана. Илья молчал, смотрел в пол.
– Надоела ты мне, – спустя минуту сумел выдавить он.
– Ты мне тоже надоел.
– Уйду, коли так.
– Ну и отгребай!
Илья встал и вышел из дома.
Сидя на заднем дворе трактира, под грецким орехом, и глядя в тёмное, усыпанное звёздами небо, он вертел в губах соломинку и думал о том, что «отгребать» ему, в общем-то, некуда. Свой дом Илья за бесценок продал греку Спиро, оставив себе лишь конюшню: продать лошадей оказалось выше его сил.
«Ну и плевать. Не цыган я, что ли? – думал он. – Завтра заберу коней и – прочь из города. Пусть живёт как знает, дура…» В глубине души Илье было стыдно. И поэтому он вздохнул с облегчением, когда полчаса спустя рядом раздались знакомые быстрые шаги.
– И заночуешь здесь? – поинтересовалась Роза.
– А тебе что?
– Ничего. Спи на здоровье. Половик вынести?
– Отстань.
Рассмеявшись, Роза села рядом, положила голову на плечо Ильи – и он не сумел уже оттолкнуть Чачанку.
– Не сердись на меня, морэ, – помолчав, сказала она. – Я привыкла так жить, на четвёртом десятке переучиваться не стану.
– И я не стану… на пятом, – огрызнулся он.
– И не надо, – в темноте не видно было, серьёзна
– Нет, я так не смогу, – искренне возразил Илья.
– А ты попробуй! – Роза негромко рассмеялась, из темноты блеснули зубы. – Откуси, морэ. Авось понравится! А если нет – вот бог, а вот порог!
Он молчал. И, когда Роза встала и протянула ему руку, поднялся и пошёл следом за ней. Наутро оба делали вид, что ночной ссоры не было и в помине. Больше Илья не поднимал руку на Розу: снова испытать на себе китайские штучки ему не хотелось. И Роза жила как раньше: ходила в море, болталась по конному рынку, плясала до изнеможения в трактире – и думать ни о чём не думала.
Иногда Илья расспрашивал Розу о подробностях её прежней жизни. Ему было в самом деле интересно, никогда раньше он не встречал цыганки, которая сама, по доброй воле, ушла из табора, из своей семьи и жила среди чужих. Сначала Роза отмахивалась: «Отвяжись, не твоё дело!» Потом посмеивалась: «Нашёл сказочницу…» А после привыкла и уже сама охотно рассказывала о своих приключениях.
Чачанке пришлось немало помотаться по свету, она бывала в таких местах, о которых Илья, сам всю молодость проведший в кочевье, знал только понаслышке. А Роза видела ледяные вершины Кавказа, тёмные и сырые ущелья, гремящие вниз по скалам камни, диких и гордых людей, злых, выносливых лошадей, древние соборы на площади Тифлиса и описывала это живо и красочно. Ещё она рассказывала о солёном, зелёном Каспийском море, бескрайних песках, белом солнце, от жара которого плавилась смола на колёсах телеги, колючих саксаулах и маленьких чёрных змеях, о волшебных замках в пустыне, то появляющихся, то тающих перед глазами путников. И холодные заливы, огромные валуны, поросшие белым мхом, сосны в три обхвата, сухой мелкий песок, листья кувшинок на чёрной воде, блёклое небо северных стран вставали перед Ильёй, словно увиденные наяву. И шанхайские грязные, покрытые жёлтой пылью улочки оживали от слов Розы, заполняясь смешными маленькими людьми, умеющими драться так, что в одиночку могли уложить десяток противников.
– С чего он тебя учить взялся, китаец твой?! – поражался Илья. – Бабе это зачем?
– Он не хотел, я долго упрашивала. Молодая, интересно было… Да и попробуй покочуй одна! Всяк обидеть норовит, а так я раз взвод полиции в Кишинёве разметала! Это ещё что, а мой Люйчик пяткой каменные стены пробивал, даром что самого под мышкой носить можно было!
Илья только головой крутил. Ещё Роза рассказывала о том, как бродила по всему Приднестровью с цирком, как училась джигитовке на лошади и акробатическим номерам, как ходила по канату с бубном и плясала под барабаны и зурну. Приходилось ей несколько раз и петь в цыганских хорах, но там она надолго не задерживалась.
– Я же молодая тогда была, красивая! Только распоёшься в хоре – сейчас идут сватать! Ну, зачем мне это нужно было?
Так они и жили. И к концу месяца Илья уже не удивлялся ничему.
…С перемётом провозились до полудня. Солнце поднялось высоко над сияющим морем, прямые лучи жгли сквозь рубаху. Сначала он пытался помогать Розе, которая, вытягивая из моря крючки перемёта, снимала с них рыбёшку и ловко раскидывала её по двум корзинам: большую – на продажу, мелочь – на жарку. Но вскоре оба убедились, что толку от его помощи никакой. В очередной раз проследив за тем, как выроненный Ильёй бычок бодро уплывает в зелёную глубину, Роза предложила: