…И никаких версий. Готовится убийство
Шрифт:
— Особенно возражать не буду, — вынужден был согласиться Коваль. — Но мне еще нужно многое выяснить у самого подозреваемого. Ведь по-настоящему с ним до сих пор не беседовали.
— Допросим, — хлопнул ладонью по столу Спивак и поднялся, давая понять, что оперативка окончена.
— Хорошо, Петр Яковлевич. Я вызвал Павленко на утро..
18
Коваль очутился у своего дома ночью. Теперь уже, правда, не у своего, потому что в силу обстоятельств со вчерашнего дня его новый
Дмитрию Ивановичу долго удавалось отказываться от новой квартиры. Он настолько привык к своему одноэтажному домику, в котором прожил большую часть жизни, в котором умерла его первая жена Зина и выросла Наташа, что не представлял себя без этой обветшавшей с годами обители, и даже не столько вне стен ее, сколько без небольшого садика, окружавшего домик с трех сторон и прятавшего его летом под зеленой листвой яблонь и старого ореха, да так, что с улицы не было видно даже крыши, без садика, в котором почти каждое дерево, каждый куст роз был выращен им. В доме же он знал, как собственную ладонь, любой уголок, каждую щербинку на полу или на подоконнике, и все здесь напоминало о радостных и тревожных минутах его жизни.
Город постепенно подступал к этому уютному зеленому островку на старой Лукьяновке. С годами вокруг поднялись высокие дома, но его подворье, зажатое этими строениями, казавшимися ему небоскребами, не потеряло для Дмитрия Ивановича своего очарования, он в свободную минуту по-прежнему погружался в атмосферу уединения, которая часто помогала ему собраться с мыслями.
В этом доме, а иногда и в саду, под шелест листьев, под жужжание пчел, ему лучше думалось, и не раз его уставший мозг озарялся такими открытиями, которые никогда не родились бы среди заседаний, перезвона кабинетных телефонов, в суете повседневных хлопот.
Сегодня поздно вечером шофер горотделовской «Волги» по привычке повез полковника на Лукьяновку. Дмитрий Иванович, забыв предупредить его о своем новом адресе, спокойно поглядывал сквозь ветровое стекло на слабо освещенные улицы, по которым возвращался домой, и не подумал, что сегодня ему следует ехать совсем в другой район. Спохватился, когда увидел переулок, через который он попадал к своему дому. Хотел приказать шоферу повернуть на Оболонь, потом передумал, вышел из машины и, разрешив ему ехать в гараж, прошел знакомой дорогой: через переулочек к небольшой калитке.
Двор встретил его отчужденно и обиженно — темнотой и тишиной. На снег падал рассеянный свет из ближайшего высотного дома — в некоторых квартирах его еще не спали. Черными расплывчатыми силуэтами виднелись голые деревья. Неясными очертаниями в конце песчаной дорожки, припорошенной снегом, обрисовался домик, показавшийся сейчас Дмитрию Ивановичу мертвым, отчего у него сжалось сердце.
Стараясь ступать осторожно, легко, словно боясь, что кто-нибудь услышит скрип снега под его ботинками, Коваль прошел
Деревья стояли молча, но ему слышался сквозь завывания ветра их тяжелый вздох. Они молчали — ему казалось, что это друзья, которые отвернулись, обвинив его в предательстве. Ведь через несколько дней их спилят, вывернут с корнями, освобождая место для нового строительства. Он походил так некоторое время, принимая на аллейках сада при рассеянном свете их мрачный парад, потом направился к любимой скамейке под орехом и, расстегнув пальто — уже стал полнеть, несмотря на ежедневную зарядку и физические тренировки, — сел на нее.
Сколько важных решений принял он здесь, размышляя часами о загадочных поступках и скрытой стороне жизни людей, о тайных замыслах и уловках преступников, о том, что часто истина, как луковица в кожурках, прячется в многочисленных одежках лжи. Сколько сомнений поселялось в его душе при этих раздумьях, и сколько сомнений он разрешил, перебирая в уме десятки версий и выстраивая одну-единственную — истинную.
Вот и завтра ему и Спиваку предстоит трудная беседа с Павленко. Трудная потому, что в трагической истории с Журавлем граница между преступным умыслом и неосторожностью, забывчивостью очень зыбкая.
Прежде всего он должен окончательно уяснить себе, объясняется ли гибель молодого ученого преступным действием или таким же преступным бездействием людей, которые провели с ним тот последний вечер. И дальше: было ли это задумано или случилось спонтанно, неожиданно, в результате внезапного стечения обстоятельств, которые натолкнули на мысль о возможности недоказуемого бездействия, однако имевшего преступную цель и трагические результаты?
И л и э т о п р о с т о н е с ч а с т н ы й с л у ч а й?
Как проникнуть в душу, в сознание человека, увидевшего, что газовая горелка плиты открыта, и не закрывшего ее? Понимал ли этот человек, что в результате его бездействия другой погибнет, или не понимал?
Считал ли он, что никто никогда не узнает об этом, и поэтому не побоялся?
Если он так поступил, то зачем? Что было в этот момент в его душе, какие мысли возникали, какие чувства охватывали его, что стало толчком?
Чувство вражды было настолько сильное, что оно заглушило все остальное, все человеческое?
Кто мог так ненавидеть Журавля?
Нина Барвинок?
Килина Сергеевна сначала считала, что именно она.
Но все говорит за то, что Нина искренне любила Антона Ивановича. Угнетенная тяжелым положением в своей семье, она тем не менее сохранила душевную мягкость, доброту, проявляющуюся во всем ее облике.
Это — по логике. А что касается фактов, то установлено, что Нина возвратилась домой в тот вечер не позже девяти часов.
Теперь у Дмитрия Ивановича на подозрении оставался Павленко.