И пели птицы...
Шрифт:
Это были самые старые из ее друзей, связанные с ней общим жизненным опытом. Иногда Элизабет думала, что, познакомься они сейчас, вряд ли смогли бы так сблизиться; тем не менее их дружба оставалась на удивление теплой. Линдси была существом порывистым, склонным командовать другими; Марк — человеком домашним, лишенным сколько-нибудь определенных амбиций. Лет до тридцати они еще приглашали к себе гостей, среди которых попадался кто-нибудь, отчаянно старавшийся произвести на остальных впечатление рассказами о собственной важности или демонстрацией недоступной прочим политической мудрости, однако теперь их вечеринки превратились
Вообще говоря, Линдси почти оставила попытки приглашать одновременно с Элизабет холостяков. В течение двух или трех лет их троица неизменно дополнялась каким-нибудь одиноким мужчиной той или иной разновидности — отчаявшимся, разведенным, пьющим, но чаще всего вполне довольным своим положением.
— Твоя беда в том, — сказала однажды Линдси, — что ты отпугиваешь мужчин.
— Беда? — переспросила Элизабет. — А я и не заметила, как попала в беду.
— Ты понимаешь, о чем я. Посмотри на себя. Ты такая уверенная в себе, такая хладнокровная, всегда безупречно одетая… Вылитая Анук Эме…
— Послушать тебя, так я почти старуха.
— Ты понимаешь, о чем я. Мужчины — существа на самом деле робкие. С ними нужно поласковее. Пусть почувствуют, что им ничто не грозит. Во всяком случае поначалу.
— А потом делай с ними что хочешь?
— Да нет, конечно. Но ты посмотри на себя, Элизабет. Нужно быть уступчивее. Помнишь, я тебя с Дэвидом познакомила? Он такой мягкий, совершенно твой тип. А ты его разом отшила.
— Ты, похоже, забыла, что у меня есть любовник. Так что таращить глаза и флиртовать с твоим Деннисом, Дэвидом или как там его мне совершенно без надобности. Я уже при деле.
— Это ты про твоего еврократа говоришь?
— У него есть имя — Роберт.
— Он же никогда не уйдет от жены. Ты и сама это знаешь, верно? Все они обещают уйти, но никогда не уходят.
Элизабет мирно улыбнулась.
— Мне все равно, уйдет он или не уйдет.
— Только не говори, что тебе не хочется выйти замуж.
— Я не знаю. У меня есть работа, люди, с которыми я общаюсь. Я не могу бросить все и целиком отдаться поискам мужа.
— А дети? — спросила Линдси. — Надеюсь, ты не станешь уверять меня, что тебе и дети не нужны?
— Нужны, конечно. Но хорошо было бы сначала понять зачем.
Линдси усмехнулась:
— Ничего тут понимать не нужно. Это называется физиологией. Тебе тридцать девять лет.
— Вообще-то тридцать восемь.
— Твое тело говорит тебе: время уходит. Ты же ничем не отличаешься от миллионов других женщин. Какие тебе еще причины нужны, господи боже?
— Мне — нужны. На мой взгляд, нужно иметь вескую причину для того, чтобы сделать нечто, по большому счету, бессмысленное.
Линдси улыбнулась, покачала головой.
— Рассуждение старой девы.
Элизабет рассмеялась:
— Ну ладно. Я попробую, даю слово. Приложу все силы, чтобы с бухты-барахты влюбиться
— В Дэвида.
— Да в любого, кого ты мне подсунешь.
В конце концов Линдси, похоже, сдалась, но этим вечером решила предпринять последнюю попытку, для чего был приглашен мужчина по имени Стюарт. Блондин, взлохмаченный, в очках, он покручивал длинными пальцами винный бокал.
— Чем вы занимаетесь? — спросил он Элизабет.
— Управляю компанией. Готовое платье.
Ей не нравился этот вопрос, она считала, что, знакомясь с человеком, следует интересоваться тем, что он собой представляет, а не спрашивать, чем занимается, — как будто работа целиком определяет его.
— Управляете? То есть вы — босс?
— Именно так. Начинала в другой фирме, лет пятнадцать назад, модельером, но потом увлеклась экономической стороной дела. А после мы создали свою компанию, и я стала ее директором.
— Понятно. А как она называется? — осведомился Стюарт.
И, выслушав ее ответ, спросил:
— Я мог о ней что-нибудь слышать?
— Мы поставляем одежду двум торговым сетям, однако они ставят на нее свои лейблы. А под собственным именем производим в небольших количествах то, что нам нравится называть «кутюр». В этом контексте вы наше имя встретить могли.
— А что, если быть точным, означает «кутюр»?
Элизабет улыбнулась:
— Да все ту же женскую одежду.
Вечер продолжался, Стюарт отбросил задиристый тон начальных расспросов, и Элизабет обнаружила, что он ей, в общем-то, нравится. Она давно уже привыкла к тому, как к ней относятся люди. Многие полагали, что работа и семейная жизнь — это два несовместимых полюса и чем сильнее она увлекается своим делом, тем активнее должна отвергать саму идею брака и рождения детей. Попытки объяснить, что это не так, Элизабет давно оставила. Она работала просто потому, что нужно было на что-то жить, работу выбрала интересную, а не скучную, и старалась делать ее хорошо, а не спустя рукава. И не понимала, почему из трех этих вполне логичных посылок обязательно следовало, что она должна как от огня шарахаться от мужчин или детей.
Стюарт сказал, что он пианист. Они поговорили о городах, в которых им довелось побывать. Он не предавался пространным рассуждениям о рынках капитала, не затевал с Марком спор о достоинствах конкуренции, — собственно говоря, сказать, что он заигрывал с Элизабет или пытался к ней подольститься, тоже было никак нельзя. Некоторые ее замечания вызывали у Стюарта смех, впрочем, она отметила, что за его весельем проступало удивление, — похоже, он разглядел в ней что-то, не дававшее отнести ее к разряду легкомысленных особ. Прощаясь, Стюарт не попросил номер ее телефона, и Элизабет облегченно вздохнула, одновременно испытав некоторое разочарование.
Привычным путем возвращаясь на машине домой, за реку, она позволила себе поразвлечься мыслями о том, каково это — быть замужней женщиной. У здания начальной школы на Фулхем-роуд городские власти расширили тротуары так, что крупным машинам стало не проехать. Элизабет всегда проезжала здесь затаив дыхание, словно старалась уменьшить габариты своей машины, и осторожно проскальзывала между тумбами, уже побагровевшими от краски, содранной с автомобильных боков. Наверное, если бы она вышла замуж, машину водил бы муж. Вполне возможное дело, если судить по знакомым ей супружеским парам.