И придет рассвет
Шрифт:
– А как насчет нас, Дев? Мы можем стать лучшими друзьями? Мы поженились в спешке в разгар войны. Мы полюбили еще до того, как узнали друг друга. Мы были молоды, и нам еще очень многому надо было научиться. Но у нас не было на это времени. А потом ты вернулся, но ничего не помнил. Но это тоже была ложь, да? Ты все помнил. Это просто было частью маскарада.
– Мне пришлось это сделать, Индия. Это был единственный способ…
Она обернулась. Ее кулаки сжались.
– Как это тебе удается? Как ты можешь с такой
– Это не мои цели, Индия. Это цели Англии. Все ради тебя, меня и всех, кто погиб при Ватерлоо. Это ради блага всех детей, которые надеются на свободную и счастливую жизнь в Англии.
– Какие красивые слова, Девлин. Но для меня все обстоит намного проще. Все, что я вижу, – это некий человек, который лгал мне, который предал меня, несмотря на то что я так сильно его любила, что… – Она отвернулась, глотая слезы.
Он подошел к окну и привлек ее к себе.
– Ты отдала мне свое сердце. Ты доверилась мне. Я не заслуживал таких сокровищ. Но до Ватерлоо все было по-другому и я был другим человеком. Это не ложь. Просто я никогда уже не буду тем, кем был. Так же как изменилась™, пережив ужасы войны. И я должен позаботиться о том, чтобы Наполеон больше никогда не посмел снова навязать нам войну.
– А как насчет нас?
Он вздохнул и прижал ее к себе еще крепче.
– Я любил тебя тогда. Ты должна этому верить.
– А… сейчас?
– Сейчас я не уверен, что вообще могу кого-либо любить. У меня на руках трое детей, которых я должен защитить, но пока я, как ты совершенно верно сказала, из-за своей бестолковости все испортил. За те несколько дней, как дети узнали тебя, они полюбили тебя больше, чем меня.
– Это неправда! Эндрю тебя боготворит, а Марианна только и ждет, когда ты ее похвалишь. А Алексис? Иногда мне кажется, что она мудрее всех нас.
– Странно, но я чувствую то же самое. Такое впечатление, что она видит тебя насквозь и знает твои самые сокровенные мысли. Но сегодня я свалился на палубу и больно ударился плечом. Это почти стоило жизни нам обоим. Что я хочу сказать, Индия, – со вздохом продолжил он, – мы не можем вернуться назад. Ты, наверное, не сможешь. А мне труднее быть тебе другом, чем любовником. Я ревную тебя всякий раз, когда ты улыбаешься Монктону или Пендлворту, а особенно этой самодовольной змее – Коннору Макиннону.
– Ты ревнуешь к Коннору Макиннону?
– Я хотел оторвать ему пальцы – один за другим, – когда он помогал тебе выйти из кареты. А когда я вижу, как ты на него смотришь, наклонив голову, и улыбаешься ему милой улыбкой, какой никогда не улыбаешься мне… Я тоже хочу этого. И еще хочу испытывать ту безумную страсть, которой были заполнены наши ночи в Брюсселе. Я хочу все, черт побери! Это ты сделала меня таким ненасытным. Безгранично жадным. – Прижав ее к себе, он смотрел на нее горящими глазами
Молчание.
– Ты дашь мне ответ в этом веке, или молчание – это твоя месть за мое предательство?
– Я думаю. – Она дотронулась до его щеки. – Как я могу быть уверена, что ты снова не соврешь? Потому что это мое условие, Дев. Больше никакой лжи. Никаких секретов. Так живут все Деламеры. И я так живу.
Его сердце громко стучало, кровь начала бурлить, и на какое-то мгновение он не мог думать ни о чем другом, как о ее обнаженном теле, слившемся в единое целое с его телом.
Однако он чуть расслабил свои объятия и насладился ее теплым дыханием и легким прикосновением тела.
«Может быть, это и называется «возвращением домой»?» – подумал он.
– Я постараюсь, насколько это в моей власти. Но здесь замешаны другие люди, Индия, и тебе придется это принять. Это дело имеет решающее значение. – Он вдруг нахмурился. – Если уж мы заговорили об обмане, как насчет тебя? Показала этот проклятый бриллиант всему Лондону, да еще оставила свою визитную карточку.
– Поскольку ты не рассказал мне о своих врагах, я решила сама разузнать о них. Разве это было не логично?
– Ты совершенно невозможна. Упряма, безрассудна и начисто лишена чувства страха. Жена из тебя получится непослушная, это я понял. – Он снова прижал ее к себе. – Самое ужасное, что эта мысль начинает мне нравиться. Более того, мне это кажется естественным. И раз уж мы говорим начистоту, будет лучше, если я расскажу тебе еще кое о чем.
Индия провела пальцем по шраму на его подбородке.
– Может быть, мы попробуем поговорить по-другому, Дев? Так, как ты только что предложил?
Глаза Девлина загорелись.
– Не искушай меня, женщина. Я слишком долго терпел. Месяцами я ни о чем другом не думал. Где бы ни находился, что бы ни делал, я всегда думал о тебе. Мы были любовниками одну ночь, и этого было недостаточно. На сей раз все будет иначе. Это будет доверие. Обоюдное доверие друзей. Хотя трудно представить, что я смогу не прикасаться к тебе дольше пяти минут.
– Я не собираюсь облегчать тебе задачу. Потому что я тоже все помню, Дев. Меня мучают те же воспоминания!
Вдруг за стенами хижины они услышали цокот копыт и ржание.
В дверь забарабанили.
– Торн? Это вы, черт возьми?
Девлин чертыхнулся.
– Я хотел сказать тебе, но…
Он подошел к двери и распахнул ее.
Индия с ужасом посмотрела на человека, стоявшего на пороге хижины. Он был высок и широкоплеч, с темными волосами и твердым подбородком.
Человек с лицом ее мужа.
Она перевела взгляд на Девлина Карлайла – или на того, кто был на него похож.
– Познакомься с Джеймсом Херрингтоном, любовь моя. Как раз об этом я собирался тебе рассказать.