И приведут дороги
Шрифт:
– Глупый ты еще, Олег. Хоть и вырос вроде. Не знаю, как было в ваших краях, но у нас брат стоит за брата до последнего, а не бежит, точно крыса.
Альгидрас побледнел так, что я всерьез решила, что он свалится в обморок. Я повернулась к Добронеге, открыла рот, чтобы что-нибудь сказать, да так и закрыла. Мать Радима говорила серьезно. И Альгидрас так же всерьез был задет ее словами. Вот такими они были, люди этого мира: слова ранили их, точно кинжалы. Видно, они еще не знали, что можно просто пропускать их мимо ушей. Или же, наоборот, слишком хорошо знали то, что давно забыли в моем мире: каждое слово имеет свою цену.
– Добронега, – Ростислав вырос рядом с нами, точно из-под земли, – Малуш прибегал. Сказал,
Сказав это, он исчез за поворотом. Добронега быстро собрала все, что успела вынуть из корзины, шагнула прочь, потом резко остановилась и вернулась к клети. Протянув руку, она ласково убрала мокрые пряди со лба Альгидраса. И так ее жест не вязался с тем, что она говорила до этого, что у меня защипало в глазах. Я сглотнула, стараясь взять себя в руки.
– Да хранят тебя боги, сынок, – прошептала она и, дернув меня за рукав, быстро пошла прочь.
Я двинулась было за ней, но поняла, что не могу уйти просто так.
– Я быстро, – шепнула я Добронеге и бросилась назад.
Альгидрас уже сидел на полу, скрестив ноги, и смотрел вниз – то ли на мокрую солому, то ли на свои сцепленные руки. Заметив движение, он поднял голову.
– Мне показалось, ты сказать что-то хотел, – зашептала я, сжав прутья клети изо всех сил, так, что сучок больно впился в ладонь.
На секунду в голову пришла глупая мысль, что в фильмах или романах герой в этот момент должен непременно стремительно вскочить, накрыть руки героини своими, прижаться лбом к прутьям, прошептать что-то очень важное, такое, от чего сердце должно заколотиться, как сумасшедшее. Хотя мое и так колотилось в горле – даже сглатывать в попытках остановить подступающие слезы было трудно. Альгидрас же, видимо, был плохим героем, или роман у нас был так себе, потому что он не сделал ничего из вышеперечисленного. Он чуть подался вперед и прошептал на грани слышимости:
– Вправду хотел. Передай княжичу, что на его обереге, том, что на кольчуге, на старокварском слова выбиты.
– Что? – опешила я, ожидая чего угодно, но не этого.
– На кварском. Это важно. Не забудь!
– Всемила! – с нажимом произнесла Добронега, вновь появившись из-за угла. – Поспеши!
– Иду! – ответила я и обернулась к хванцу: – Я передам. Только это же он тебя…
– Просто передай! – в отчаянии повторил Альгидрас. – Это важно!
Вот мужики!
– А как же ты? – прошептала я, потому что не произнести эту киношную фразу была просто не в силах.
– Я не умру, – быстро ответил он. – Про оберег скажи!
– Да скажу я! – отмахнулась я от него, как от назойливой мухи. – Я помочь тебе могу?
– Можешь. – Быстро переместившись к решетке, он встал на колени: – Уходи скорее. Не только Радима – всю Свирь подведешь!
– А что будет с тобой?
– Да не умру я!
– Откуда ты…
– Уходи! – прошипел Альгидрас и с силой разжал мои пальцы, отталкивая мои руки прочь от прутьев.
«Вот тебе и герой», – вертелось у меня в голове, пока я неслась через двор, путаясь в юбке под осуждающими взглядами охраны.
– Вот девки! – прошипел синеглазый Ростислав, придавая мне ускорения довольно ощутимым толчком в спину. Калитка закрылась бесшумно, только засов тихо лязгнул позади.
Брат Алвар,
торговец передал мне свиток. Не буду облегчать тебе задачу, называя его имя. Впрочем, уверен, ты и так знаешь, на каких берегах я нашел приют. Это ведь тоже было в твоих свитках?
Ты не ошибся. Злость коснулась моей души. Я должен
Впрочем, я не жду от тебя ответов, равно как и не верю твоей скорби. Ты не умеешь сожалеть о содеянном.
Пусть твое служение Святыне будет долгим, ибо мы оба знаем: стоит лишь перестать быть нужным… Впрочем, зачем я тебе это пишу? Просто обратись к своим свиткам.
Глава 2
Платье Добронеги мелькнуло за поворотом. Я бросилась за ней, свернув на узкую улочку, и почти сразу поняла, почему Ростислав назвал тропку мокрой. Когда ноги по щиколотку оказались в ледяной воде, мне удалось сдержать визг лишь невероятным усилием воли. Мы убегали от ворот тюрьмы по ручью. Замысел Ростислава был гениален: кому придет в голову искать здесь мать и сестру воеводы? C князем и его людьми мы разминулись.
Добронега за всю дорогу не проронила ни слова. Было видно, что ей претит необходимость прятаться в родном городе, хотя надо сказать, что пробиралась по узким улочкам она с обычным достоинством. Я сама не спешила затевать разговор, потому что в голове вертелась фраза про оберег на кварском. Почему Альгидрасу нужно, чтобы Миролюб непременно об этом узнал? Ведь по всему выходит, что Миролюб его подставил. Вчера он сказал, что волен убить Альгидраса и не делает этого только потому, что не хочет выглядеть зверем в моих глазах. Насколько сказанное было правдой? Действительно не хотел? И уехал потому, что знал, что суд все равно будет, а сам он ничего не сможет сделать? Не хотел показывать слабость, потому что не мог пойти против отца? Или же дело в чем-то другом?
Откуда у княжича земель, воюющих с кварами, кварский оберег? Миролюб сказал, что тот достался ему от дядьки и что сам он думал, будто это всего лишь узор. Мог ли дядька снять его с убитого квара? В мозгу тут же вспыхнула картинка, которую я уже видела: мальчик с иссиня-черными волосами смотрит осуждающе. Он очень молод – лет пятнадцать-шестнадцать. Как он погиб? Во многих ли боях успел поучаствовать, сколько трофеев захватил? Вдруг и правда пластина с надписью была трофеем? Вот только мальчик выглядел еще моложе Альгидраса и был княжеских кровей. С какого возраста его могли бросать в битвы? Похоже, единственный способ выяснить, как он погиб, – успокоиться и подумать о нем. Вдруг это все же сработает? Потому что спросить мне было не у кого. Я уже не была уверена, что Миролюб скажет правду. Я вообще уже ни в чем не была уверена.