… и просто богиня (сборник)
Шрифт:
Вспомнив сонный лик Сони, я решил, что она – легкая жертва. Приехал мусульманский экзот, очами черными повел, обнял крепко, прижал к мохнатой груди – и нет уж никого на белом свете: ни матери на соседней улице, ни брата за тысячу верст от нее. Забылась Соня, нырнула в сон, зажмурила глаза.
– А дочка как же?
– Она ее в другую школу перевела. В их, специальную.
– Только не говори мне, что Соня еще и хиджаб носит!
– Ага, совсем с ума сошла.
Еще его сестра бросила работу, ибо «неприлично». Теперь сидит дома. Девочка лица пока не прячет – не пришел срок. Но скоро
– А с матерью почему не общается? – Мне непонятны были эти сплетения житейской косички. – Мать-то при чем? Тоже не позволяет ихний шариат?
Но приятель только махнул рукой: мол, не в курсе. Ушел он из дома рано. Сразу после школы. Учился в другом городе. Переехал. Работал. Потом еще раз переехал. У него много дел.
Я подумал, что у Сони это ненадолго. Представить пухлощекую беляночку в черном платке, запертую в четырех стенах, – нет, долго такой номер не проходит.
– Главное, чтоб не залетела, – сказал я.
– Не заболела бы.
Каким-то образом приятель мой узнал, что зять-мусульманин контрацептивов не признает, а куда он совал свой мусульманский член, одному богу известно – не важно какому.
История грустная. Я ее отодвинул, но не забыл. Однажды видел на улице свиноподобного мужика с длиннющей бородой и в спортивном костюме, который вел за руку женщину, наглухо замотанную в тряпки. Его я видел, а о женщине мог только догадываться: она была похожа на пышно декорированную колонну, и только по руке, за которую ее держал мужчина, можно было догадаться, что под волнами темных тканей находится человек.
«Вот и она себя так же», – подумал я про Соню, почему-то уверенный, что в колонну себя закутала европейская, а не арабская женщина.
Любовь любовью, а свобода как же? А право быть собой?
Тут бы и поставить точку, положить странную бабью судьбу в архив, в надежде, что когда-нибудь пригодится мятая белая булочка, эта ее непротивная цветастая неряшливость, домашняя милота, застывающая, если дочка кричит уж очень громко и чего-то опять хочет.
Но с приятелем мы все приятельствуем. Время от времени он зовет меня попить вина. Вчера было скучно, и как раз кстати телефон пискнул о входящем сообщении: «Не шмякнуть ли нам?» Шмякнуть, ответил я, написав: «OK:)».
И вот, в итальянском ресторане, в переменчивом свете поедая микроскопическую лазанью и попивая вино средней паршивости, я дорасплел косичку этих сплетенных друг с другом жизней.
Соня оборвала с семьей всякие контакты, потому что ее мать – разведенка, а брат… ну, его вообще камнями побивать надо.
– Сам понимаешь за что, – сказал он, ухмыльнувшись зло.
– И именно поэтому я не собираюсь ездить в мусульманские страны, – машинально возмутился я. – Какого лешего поддерживать своими деньгами страну, которая желает моей смерти?!
– А в Ватикане был, – поддел меня он так же автоматически.
– Был. Каюсь… Больше не повторится, – пообещал я, в очередной раз понимая, что эти ограничения – глупость, что есть ислам и ислам, что радикальные верующие имеются в любой религии и что их меньшинство, но из-за своего радикализма они бросаются в глаза, и по ним мы судим обо всех остальных.
Однажды
Я восклицал, а приятель, раскочегаривась вином, описывал безумие сестры все подробней. Особенно громко он жалел, что «эта психопатка» лишила его племянницы, хотя у него с девочкой были такие хорошие отношения, он ей подарки дорогие дарил.
– Она сошла с ума! – сказал он, а следующей фразой вынудил меня замолчать. Засунуть свое мнение куда подальше.
Его сестра – белая булочка, которую я назвал здесь Соней, – вначале стала мусульманкой и зажила по законам ислама, и только потом нашла себе подходящего мужчину.
– Я устала, – так объяснила она брату свое решение.
Устала.
Довела
Похожая на лошадь, она и в прошлой жизни, наверное, ею была.
– К вам с этим? – Я сунул в щель между стеклом и стойкой свой билет и паспорт.
Немолодая женщина в деревянной будке, встроенной в угол раздевалки, отвлеклась от книжки. Лошадь. Точно лошадь.
– А кроме паспорта, ничего нет?
– Нет, ничего нет.
– Не могу принять. Паспорта не принимаем.
– Там же написано, что нужен документ с фотографией. Любой. Про паспорта ничего не написано. – В холле, этажом выше, я долго изучал стенд, где были изложены путаные правила посещения бассейна.
– Не могу. Женщина нажаловалась. Нельзя отдавать паспорта, мы же можем списать все данные и их использовать. Скандал подняла настоящий.
– Вы же не будете списывать.
Она утянула паспорт в свою будку, вложила в него мой билет и, определив на одну из полочек, шлепнула по стойке номерком. На тусклом белом пластике значилось: «21».
Бассейн старый, построен в советские времена: дорогие и красивые породы камня потресканы, залатаны как попало, я пожалел, что не взял с собой шлепанцы. Емкости для одежды смешные, раритетные – металлические, грязно-желтые, облезлые, с окошечками и ручками под ними; прокручивая ручки, следует вписывать в окошечки нужные цифры и буквы – шифр, как в камере хранения на вокзале.
Разделся, поместил тряпье в свой двадцать первый отсек, покрутил колесики, закрыл – и тут же открывать пришлось: шапочку плавательную забыл, привычки нет плавать в шапочках. В последний раз она мне понадобилась, наверное, в третьем классе школы, то есть много лет назад. Последние три-четыре года, которые хожу в бассейн более-менее регулярно, шапочку плавательную надевать от меня никто не требовал. Но это было в иностранном, немецком бассейне – может, у них там какие-то особенные очистные установки, которым волосы не помеха.