…и просто богиня
Шрифт:
Она, вероятно, невысокая, черноглазая, тонкокостная — если внешностью сын в нее. Вряд ли суетлива. «На даче своей лежит целыми днями. Гороскопы читает», — как-то рассказывал мне Петя, сам похожий на муравья, занятого бесконечным обустройством своего камерного мирка.
Она лежит, а он даже дверные косяки в квартире своими руками установил, хотя ему по карману было бы просто позвать мастеров. Пете нет и сорока, а работать ему, в общем-то, уже необязательно: он умен, решителен и, наверное, удачлив.
Деньги
— У нее включен автоответчик. Я позвонил перед приездом, — нервно поправляя очки, рассказывал он. В прошлые выходные мы по саду гуляли, и я спросил, как прошла его поездка в родной город. — В воскресенье подошла к трубке, говорит, что уезжает на дачу. Могла бы и в понедельник поехать, она же пенсионерка, у нее каждый день — воскресенье, а мне назад уезжать.
— И давно у вас это началось? — спросил я.
— Как сказал, что мы с Сережей не только друзья, тогда и началось.
— А прежде она с Сережей дружила, — мне была уже известна эта часть истории, но не грех было и повторить.
— Да, — с азартом поддержал Петя, — ходили вместе по магазинам. Созванивались. Он у нее в гостях был.
— А теперь, как отрезало.
— Она считает, что Сережа меня совратил.
— Бред, — я прыснул. Смешно было воображать себе уютного мягкого Сережу в роли рокового соблазнителя. — А прежде как у тебя с ней было?
— Все было прекрасно, — заверил он, но тут концы с концами не сходились: немыслимо, чтобы мать, эдак, разом порывала с собственным сыном. Или, во всяком случае, мне категорически не хочется в это верить.
— Зато я с сестрой повидался, — сказал он.
— У тебя есть сестра? — я удивился.
— По отцу. Мы сродные.
— Сводные.
— Нет, сродные, — поправил он, по обыкновению дотошный. — Мы кровные родственники. По отцу.
— То есть с отцом ты видишься?
— Редко. Он работает, хотя ему уже семьдесят лет. В детстве, после развода, она не подпускала его ко мне. Запрещала нам встречаться. А теперь говорит, что я весь в него.
Я застонал. Все люди такие разные, а способ сведения счетов один и тот же.
— Неужели не ясно, что, отыгрываясь на детях, ты рикошетом бьешь по себе? Разве твой ребенок станет счастливее, если будет знать, что родился от плохого человека?
Я подумал про свою мать. Она тоже одно время казалась мне чужой, а когда мы снова начали разговаривать, готовность к примирению объяснила просто, буквально двумя словами. «Любить надо», — сухо сказала она. Любить.
— Хоть бы она книжки почитала, что ли…
— Бесполезно, — уверенно сказал Петя. — Она еще в религию ударилась.
— Замаливает твои грехи? — я рассмеялся, а затем снова вспомнил историю, которую поведали мне Петя с Сережей. С нее, кстати, я и стал интересоваться у Пети, как там дела у него и его мамы.
Тогда в их отношениях
— А другие дети у нее есть? — спросил я.
— Нет.
— Тогда все наладится. У нее выбора нет, — уверенно сказал я, хотя ни в чем уверен не был: в Петиной суете мне временами чудится боязнь — желание укрыться от недоброго, враждебного мира, упаковаться, обложить себя ватой. Кипучая жажда дома, семьи. А зачем еще так настойчиво добиваться внимания матери? Зачем стучаться, если закрыто?
— Хороший он у тебя, — сказал я Сергею чуть позже, когда начался дождь, мы укрылись под навесом, а Петя все прыгал вокруг чадящего гриля, пытаясь спасти говяжьи стейки. — Стеклянный мальчик.
— Почему?
— Не знаю, — соврал я. — Ему подходит этот образ.
Сергей промолчал, а я заговорил о странностях материнской любви.
— Любовь матери физиологична, — выговаривал я под мерный стук дождевых капель. — Так природой запрограммировано.
— Ага, конечно, — прервал меня Сергей. — Ты почитай, то одна ребенка бросила, то другая.
— Ну, это ведь исключения.
— Потому и не бросают, что муж не дает, — Сергей улыбнулся, давая понять, что несерьезен.
— И чего его матери не хватает? Петя не бедный, и не подлец, и не дурак…
— Вот, в том и дело. Был бы пьяница-наркоман, все было бы по-другому.
— Думаешь?
— Уверен.
— Если можно не жалеть, то зачем, спрашивается, жалеть…
Нет, не знаю, не ведаю и не узнаю ни-ког-да.
ДАША С МАШЕЙ
Я все понял про них довольно поздно, зато разом. Новое знание явилось, как нежданный гость — звяк, а вот и мы. Маша и Даша.
— Вы прямо как сестры, — говорил я, не особенно раздумывая, насколько слова мои близки к истине.
Вначале была Даша — и нос вполне античный, и крупный подбородок, и грудь — небольшая, но тоже торчком, и плоский, почти ввалившийся, живот под ней, и бедра, пожалуй, несколько крупноватые, но литые, уместные в этом небольшом теле — аппетитном, да, именно так и надо его называть.
У Даши — творческая профессия, а я писал про творческие профессии в местную газету. Мы подружились с ней. Я любил глядеть, как несет она себя людям на своих высоченных каблуках, мелко переступает, выдвигая бедра и так, и эдак. Я называл ее обувь «копытами». Она, довольная, смеялась — сильно, громко, упругими мячиками с небес.