И пусть их будет много

Наду Ева

– Поверьте, графиня, - напыщенно произнес капитан, - если бы вы его увидели... Он может внушить добропорядочной женщине, вроде вас, один ужас. И ничего более. Ничего! Он - чудовище!

Повисла пауза. Недолгая. Заговорил "Флобер", и голос его был откровенно насмешлив:

– В самом деле, сударь?
– "Флобер" скользнул взглядом по столу, ненадолго задержал его на хозяйке дома.
– Вы уверены, капитан, что этот бунтовщик, в самом деле, так ужасен, как вы говорите?

– Еще хуже! Стократ хуже!!!
–

возопил капитан Лагарне.
– Но вам нечего бояться, графиня! Стоит мне встретить этого негодяя, - воскликнул вдруг, распалившись, - и я уничтожу его. Ничто его не спасет.

– Ну, да...
– лениво согласился "Флобер", - если, разумеется, вы узнаете мерзавца среди его войска, этого низкопробного сброда. Все негодяи - на одно лицо, не разберешь.

– Вы не правы!
– запротестовал Лагарне.
– Одижо выделяется среди них, как кот среди крыс. Он господин, а они - холопы и деревенщины. Он заметен как дуб посреди дотла выгоревшей равнины. Как бы ни опалил его огонь, он стоит и будет стоять. Пока я его не отправлю на виселицу.

– И тогда он будет висеть, - засмеялся "Флобер".
– Что ж... кто низко пал, тому и высоко повисеть не вредно! Справедливо!

Клементина с трудом удерживалась от того, чтобы не оборвать не в меру разошедшихся собеседников.

Впрочем, остановить их Клементине вряд ли бы удалось. Лагарне не мог допустить, чтобы при графине де Грасьен, при этой его женщине-мечте, его способности, удача и профессиональная хватка ставились под сомнение.

– Не беспокойтесь! Будьте уверены, уж я не упущу этого бунтовщика! Я слишком много про него знаю.

– В самом деле? И каков же он - этот ваш Одижо?

– Смуглый, высокий, черноволосый. Да, вот как вы, господин Флобер. Только с усами, да с бородой испанской. Те, кто знает его в лицо, утверждают, что Одижо очень внимательно относится к поросли на своем лице. Ухаживает за ней, как за девушкой. Боится спугнуть удачу.

"Флобер" усмехнулся, коснулся ладонью чисто выбритых щек.

– Черноволосый и смуглый? Да таких красавцев в наших краях - каждый второй.

Клементина боялась дышать.

– Так - да не так! Ростом он велик, повыше вашего, - мстительно продолжил Лагарне. Очень ему не нравился этот молодой нахал.
– Да и вообще покрупнее. Больно вы, уж не обессудьте, господин Флобер, узки в плечах и тонки в талии. Ударишь шпагой плашмя - переломитесь. А те, кто видели Одижо, говорят, когда он стоит, самый высокий из его войска - ему по плечо оказывается.

Одижо усмехнулся, проговорил мягким голосом "очарованного кота в сапогах" - как в детстве его звали домашние:

– Не будьте так самоуверенны, господин Лагарне. Кто сказал вам, что я дурно фехтую? Вы хотели бы, может быть, проверить мои способности на деле?
– спросил медленно, будто между делом жевал

пастилку.

Клементина встала.

– Прекратите, господа, - произнесла тихо.
– Неужели, господин капитан, вы станете в моем доме оскорблять моих людей?

Лагарне вскочил, покраснел, бросился к Клементине. Едва не упал, зацепившись за ножку стула. Добравшись до торца стола, опустился тяжело на одно колено, схватил руку Клементины, прижал ее к губам.

– Простите, графиня! Простите!

Она смотрела поверх его головы на Одижо.

Тот поймал ее взгляд, улыбнулся насмешливо.

– Ладно, оставим, в самом деле, этот спор, господин капитан. Будем считать, что я поверил вам на слово. И ваш негодяй-преступник, в самом деле, так великолепен, как вы говорите.

Глава 19. Искушение

Одижо понимал, что ему следовало как можно скорее убираться прочь. Но, тем не менее, осознавая, что каждая минута промедления увеличивает шансы быть схваченным, он безответственно тянул время.

Не ушел в ночь. Остался. Поднялся следом за молоденькой юркой служанкой на второй этаж, упал в расстеленную для него постель. Заснул без снов.

Проснулся утром в состоянии почти безмятежном. Открыл глаза, взглянул в окно. Снова зажмурился - как в детстве, когда ему некуда было спешить и не от кого бежать. Сказал себе: "Ну, что изменит минута-другая украденного у судьбы покоя?"

Лежал. Размышлял о жизни. Вспоминал.

Думал о графине де Грасьен - о том, как сильно похожа она на его мать. В ней, как и в матери его, истинная, природная смиренность и милосердность сочетались порой с непреодолимой жесткостью и неуступчивостью. Он видел, он понимал это сочетание. Их, таких разных внешне, роднила огромная внутренняя сила. Незаметная на первый взгляд, она ошеломляла, стоило окружающим столкнуться с ее проявлениями.

Хрупкая и болезненная, мать его, - мадам Констанция, как называли ее домашние, - несмотря на свое вечное нездоровье, была женщиной необычайно властной. Слуги, крестьяне, даже налоговые откупщики, время от времени посещавшие их земли, склоняли перед ней голову.

Одижо вспомнил, как однажды, будучи уже тяжелобольной, поднялась она, чтобы защитить своих крестьян от солдатских бесчинств, как, прослышав о том, что в деревне зверствуют солдаты, явилась во двор крестьянина-должника, чье хозяйство подвергалось разграблению солдатами-французами, как произнесла, глядя в лицо самому рьяному из них, тихо и презрительно: "Вон отсюда!" - и как послушно, удивляясь самим себе, отошли солдаты в сторону, встали рядком, не понимая, как так могло случиться, что эта маленькая, бледная, едва держащаяся на ногах женщина могла заставить их повиноваться.