И пусть вращается прекрасный мир
Шрифт:
Она поняла, что должна сделать что-нибудь, показать гостям, что им рады. Дать Марше носовой платок. Принести ей высокий, холодный бокал воды. Взять из рук Глории цветы. Открыть коробки с пирожными и разложить их. Похвалить пончики. Хоть что-нибудь. Что угодно. Но они все были заняты Маршей, переполнявшими ее чувствами, взлетами и падениями ее груди.
— Может быть, принести воды, Марша?
— Да, пожалуйста. О да.
— Где человек?
Голоса звучат все глуше. Какая я глупая! Бегом на кухню, скорей-скорей. Ей не хотелось пропустить ни слова. Тихое журчание разговора из гостиной. К холодильнику. Формочки
— Вот, держи.
— О, прекрасно. Спасибо.
Благодарная улыбка Дженет, вот от кого не ожидала.
— Но, вы понимаете, на пароме было не протолкнуться, — говорит Марша.
Она немного обижена, что Марша не дождалась ее, чтобы начать свой рассказ, но теперь это неважно. Паром шел со Стейтен-Айленда, откуда же еще.
— А я стояла впереди, на самом краю.
Клэр вытирает мокрую руку о подол платья на бедре, соображая, где бы ей теперь сесть. Быть может, взять быка за рога и устроиться прямо на софе? Но это будет немного вызывающе — сесть рядом с Маршей, в центре внимания. Только стоять позади тоже нехорошо, еще подумают, что она старается отделиться от остальных, остаться в стороне. Но с другой стороны, ей потребуется пространство для маневра: нужно будет встать и подать напитки, разложить пирожные, выяснить, что кому принести, дать всем почувствовать себя как дома. Растворимый или молотый? С сахаром или без?
Она улыбается Глории и придвигается к ней бочком, снимает полосатую пепельницу с диванного валика, с тихим стуком ставит на стол и усаживается, чувствуя успокаивающую ладонь Глории на спине.
— Прошу тебя, продолжай. Извини.
— И я опоздала полюбоваться восходом, но решила, что все равно там останусь. Он красивый. Город. Ранним утром. Не знаю, видели вы или нет, но он красивый. И я просто стояла там, о чем-то мечтая, когда подняла глаза и заметила вертолет, он летел по небу, и, в общем, вы же знаете про меня и вертолеты.
Они действительно знают, и на миг по комнате словно пробегает тень, но Марша, похоже, этого не замечает, так что она решает кашлянуть — ради короткой паузы: немножко тишины, капелька уважения.
— Так я и гляжу на этот вертолет, а он висит в воздухе, прямо как рассматривает что-то. Наверху, но что-то с ним не так. Он вроде как подвешен, качается взад и вперед.
— Свят-свят…
— И я все думаю о том, что Майк-младший держал бы машину куда лучше, он ведь творил в воздухе настоящие чудеса, просто Ивел Книвел [67] какой-то, его сержант так и сказал мне. И тогда я подумала — может, с этим вертолетом что-то не так, понимаете? Здорово напугалась. Ну, что он так неуверенно висит в воздухе.
67
Роберт
— Ох, нет! — говорит Жаклин.
— Мне не было слышно, как гудит мотор, а потом вдруг я увидела эту крошечную черточку. Позади вертолета. Клянусь вам, просто крапинка, не больше насекомого. Но это был человек.
— Человек?
— Вроде ангела? — спросила Глория.
— Летающий человек?
— Что за человек?
— Он летел?
— Где?
— Ой, я прямо вся в мурашках.
— Этот парень, — говорит Марша, — шел по канату. То есть сразу-то я не поняла, потом сообразила, но так и есть, там был парень на канате.
— Да где?
— Ш-ш-ш, — говорит Дженет.
— Наверху. Между башнями. На высоте в миллион миль. Его почти и не видно.
— А что он там делал?
— Шел по канату!
— Канатоходец.
— Что?
— Господи помилуй.
— Он что, упал?
— Ш-ш-ш.
— Ой, только не говори, что он упал.
— Ш-ш-ш!
— Прошу тебя, только бы не упал.
— Да хватит уже! — говорит Дженет причитающей Жаклин.
— Тогда я толкаю локтем этого юнца, что стоит рядом. Ну, из тех, что с длинными волосами, завязанными в хвост. И он такой: чего вам, леди? Как будто его дико потрясло, как эта тетка посмела спутать его мысли, или мечты, или чем он там занимался на палубе парома. А я говорю: смотрите! А он говорит: куда?
— Господи помилуй.
— И я показываю пальцем, там человек летающий, и тогда он сказал скверное слово, ты простишь меня, Клэр, в твоем доме, мне так неловко, но он говорит: Ёбть!
Клэр так и подмывает рассмеяться: ничего, я бы тоже сказала, будь я на его месте. Я бы проговорила это слово задом наперед и опять наоборот, чтобы слышал весь квартал, ёбть направо и налево, ёбть всех кругом — раз, второй и третий. Но она только улыбается Марше и кивает, как она надеется, понимающе: нет ничего страшного в том, чтобы открыть рот и сказать «ёбть», это совершенно естественно, на Парк-авеню, в среду, этим кофейным утром, на самом деле ничего лучше и в голову не приходит, учитывая обстоятельства, может, им стоит произнести это соленое словечко всем вместе, в унисон, спеть его хором.
— И тогда, — говорит Марша, — все, кто был рядом, начали поднимать головы, и я глазом не успела моргнуть, как капитан парома высунулся с биноклем, посмотрел и говорит: мужик идет по канату.
— Взаправду?
— Ага. Вы только представьте. Вся палуба, забитая людьми. Утренняя сутолока. Плечом к плечу. И кто-то идет по канату. Между теми новыми высотками, Мировыми Башенными штуковинами.
— Торговый.
— Центр.
— Ах, эти?
— Послушайте меня.
— Эти уродливые столбы, — говорит Клэр.
— И тогда этот молодой парень с хвостиком…
— Который «ёбть»? — уточняет Дженет, хихикая.
— Да. Так вот, он тут же заявляет, что уверен, на все пятьсот пятьдесят процентов уверен, что это проекция, картинка на небе, или, может, там растянут огромный белый экран, а в вертолете стоит кинопроектор или что-то такое, он так и сыпал этими техническими словечками.
— Проекция?
— Как в телевизоре? — говорит Жаклин.