И пусть вращается прекрасный мир
Шрифт:
С перекладин опор слетели ночные птицы, поначалу вроде рванули к небу, но затем, похоже, передумали и вновь попрятались в тень.
Из той же тени выступила и широко расставила ноги в сапогах женщина в спущенном с плеч меховом полушубке. Мимо проехала машина, и она рывком распахнула полушубок, под которым ничего не оказалось. Прогудев, машина умчалась прочь. Женщина что-то выкрикнула вслед и двинулась в мою сторону, помахивая чем-то вроде зонта.
Я оглядел балконы многоэтажек, поражаясь выбору Корригана. Дрожали уличные огни. Кувыркался пластиковый пакет. На телеграфных проводах раскачивалась какая-то обувь.
—
— Денег нет, — отрезал я, не оборачиваясь.
Проститутка смачно плюнула мне под ноги и раскрыла над головой розовый зонтик.
— Говнюк, — уронила она, проходя мимо.
Она стояла на освещенной стороне улицы в тени зонтика, ждала. Каждый раз, когда мимо проезжала машина, она опускала его и поднимала вновь, превращаясь в маленькую планету света и тени.
Скроив невозмутимое лицо, я потащил рюкзак к многоэтажкам. В траве за оградой захрустели под ногами героиновые иглы. Табличку на стене рядом с подъездом кто-то густо покрыл краской из пульверизатора. У входа сидели, вяло обмахиваясь веерами, несколько стариков. Они казались оборванными и замшелыми — вот-вот истают в воздухе, оставив продавленные стулья. Один потянулся к бумажке с адресом моего брата, покачал головой, снова обмяк.
Распространяя вокруг жестяной ритм музыки, мимо меня прошмыгнул мальчишка. Растворился во тьме лестничной клетки. Оставил легкий аромат свежей краски.
Я зашел за угол дома и наткнулся на другой угол, — куда ни глянь, сплошные углы.
Корриган жил в серой многоквартирной глыбе. Пятый этаж из двадцати. Небольшая наклейка у дверного звонка: «Мир и справедливость» — в обрамлении тернового венца. Пять замков на дверном косяке, и все сломаны. Я толкнул дверь. Она распахнулась, жахнула. От стены отвалился кусочек штукатурки. Я позвал Корригана. Квартира оказалась пуста — лишь изодранная тахта, низкий столик, простое деревянное распятие над узкой деревянной же кроватью. Молитвенная скамеечка придвинута к стене. На полу будто бы беседуют раскрытые книги: Томас Мёртон, Рубем Алвеш, Дороти Дей. [20]
20
Томас Мёртон (1915–1968) — американский поэт, монах-траппист, богослов, публицист. Рубем Алвеш (р. 1933) — бразильский теолог, философ, писатель, психоаналитик. Дороти Дей (1897–1980) — американская журналистка и социальная активистка; обращенная католичка, отстаивавшая экономическую доктрину дистрибутивизма.
Я шагнул к кушетке, выдохшийся.
Проснулся от удара двери о стену: в квартиру ввалилась та проститутка с зонтиком. Встала, вытирая пот со лба, швырнула сумочку на тахту рядом со мной.
— Ой, прости, сладкий.
Пришлось отвернуться, чтобы она меня не узнала. Шлюха прошлась по комнате, стаскивая меховой полушубок, и осталась в чем мать родила, если забыть про туфли. Замерла на миг, рассматривая себя в длинном осколке зеркала, приставленном к стене. Гладкие, точеные икры. Поджала ягодицы, вздохнула, расправила спину и энергично потерла соски.
— Вот черт, — сказала она.
Из уборной донесся звук бегущей воды. Проститутка вышла с обновленным блеском помады на губах и с новой твердостью в щелкающей поступи. В воздухе резко запахло ее духами. Она послала мне воздушный поцелуй,
Так повторилось пять или шесть раз. Поворот дверной ручки. Перестук каблучков по голым половицам. Всякий раз — другие проститутки. Одна даже склонилась надо мной, качнула перед моим лицом тощей отвислой грудью.
— Студент, — позвала она, словно уже торгуясь. Я покачал головой и услышал резкое: — Так и знала. — Уже у двери оглянулась с улыбкой: — Скорее адвокат попадет в рай, чем ты снова увидишь такую красоту.
Смеясь, удалилась по коридору.
В уборной имелось мусорное ведерко. Тампоны и жалкие полипы завернутых в салфетки презервативов.
Корриган разбудил меня ночью. Я уже не представлял, который час. Мой брат годами одевался в подобные сорочки: черная, без воротника, с длинными рукавами и деревянными пуговицами. Он был тощ, словно вся эта масса бедняков истрепала его, стремясь превратить в прежнего пацана. Волосы у него отросли до плеч, он отпустил баки, на висках поселилась легкая седина. Ссадина на скуле, синяк под правым глазом. Корриган выглядел старше своих тридцати одного.
— В чудесном мире ты живешь, Корриган.
— Чай привез?
— Что приключилось? У тебя щека оцарапана.
— Скажи, брат, ты привез хотя бы пару чайных пакетиков?
Я открыл рюкзак. Пять коробок его любимого. Корриган чмокнул меня в лоб. Сухие губы. Колючая щетина.
— Кто тебя поколотил, Корр?
— Хватит обо мне, дай лучше на тебя посмотрю.
Вытянув руку, он коснулся моего правого уха, где не хватало мочки:
— Ты как?
— Это мне на память, наверное. А ты все еще пацифист?
— Все еще, — подтвердил он с усмешкой.
— Подруги у тебя что надо.
— Просто заходят в туалет. Кувыркаться с клиентами им запрещено. Они ведь не кувыркались тут, верно?
— Они были голые, Корриган.
— Ничего подобного.
— Говорю же, они голые были.
— Одежда их обременяет, — хохотнул брат. Похлопал меня по плечу, толкнул назад на тахту. — В любом случае, на них наверняка были туфли. Это же Нью-Йорк. Без хороших шпилек не обойтись.
Он поставил чайник на конфорку, приготовил чашки.
— Ну и суров же брат мой… — произнес Корриган, но смешок растаял, пока он прибавлял огонь под чайником. — Слушай, им просто некуда податься. Я всего лишь хочу дать им угол, который они смогут считать своим. Сбежать от духоты. Ополоснуть лицо.
Пока он стоял, отвернувшись, мне вдруг вспомнилось, как много лет тому назад он сошел с привычного вечернего маршрута и был застигнут врасплох приливом: омытый светом Корриган на песчаной банке, зовущие голоса едва долетают с берега. Засвистел чайник — пронзительно и громко. Даже со спины мой брат казался побитым. Я позвал один раз, второй. Третий оклик — и он вздрогнул, обернулся, заулыбался. Почти как в детстве: поднял голову, помахал рукой и вернулся на берег по пояс в воде.
— Ты здесь сам по себе, Корр?
— Пока да.
— Ни братии, ни шатии?
— Я здесь постигаю извечные чувства, — сказал он. — Голод, жажду, усталость в конце дня. Просыпаюсь среди ночи, уже не зная, рядом ли Господь.
Казалось, Корриган говорит с кем-то, кто стоит за моим плечом. Мешки под ввалившимися глазами.
— Вот это мне и нравится в Боге. Познаёшь Его по случайным отлучкам.
— У тебя все хорошо, Корр?
— Лучше не бывает.