И сердца боль
Шрифт:
Андрей поднялся по грязным ступенькам на темную веранду. Пахло мерзлой картошкой и прокисшей капустой. Он дернул дверь, вошел в теплую внутренность дома. На полу не было плетеных дорожек. Тихо. Из глубины дома льется свет. Андрей оставил сумку у порога, пошел туда, где был свет… и увидел бабу Зою. Она лежала на постели, чуть приподнятая подушками. У изголовья кровати горела лампа. Рядом с кроватью стол, заставленный лекарствами и питьем. В комнате было чисто и тепло.
Андрей подошел ближе, опустился на колени у ее постели. Баба Зоя открыла глаза, посмотрела невидяще
— Баба Зоя, это я, Андрей.
Она повернула голову. Лицо ее еще больше сморщилось, а из глаз потекли скупые старческие слезы.
— Андрэйка, сынок, захварэла я… Думала, не дачакаюся ўжо. Каб яна прапала, немач гэта праклятая, — заговорила она неожиданно по-белорусски. — А ты ж, мой хлопчык! Не бачыліся даўно… Схуднеў як, ссунуўся…
Сам еле сдерживая слезы, Андрей улыбнулся: белорусский иногда казался забавным языком.
— Тое лета яшчэ адвалацэндалась, а ўзімку ўжо і ногі адняліся, і языком ледзве варушыла. Потым палепшала, але чую — смертухна мая ідзе… блізка… дакранаецца, аж у грудзях захланае… Цябе чакала, Андрэйка. Вы ж з Волечкай маёй, нібы два пальчыкі на адной руцэ. Такая мне радасць на старасць…
Слушая старуху, Андрей усиленно сглатывал стоявший в горле горький ком. Хотелось обнять эту святую женщину, которую не озлобили ни люди, ни годы, простившую ему все — и бегство, и предательство, и гибель единственно родного человека, которого по всем законам бытия никак не должна была пережить.
И горько, и сладко, и страшно сделалось Андрею. Не видел он еще таких людей. Не знал, что есть они. А оказалось, есть!
— Сыночак у цябе ёсць, Андрэйка. Сыночак, — сказала баба Зоя, потянувшись к нему с подушек. — Шэсць годзікаў ужо. У школку скора. Волечка прасіла не казаць, ну я і маўчала. Зараз нельга — адыходжу, хто за хлопцам даглядзіць? Не ў дзіцячы ж дом пры жывым бацьку!
Андрей задохнулся, зашарил глазами по морщинистому лицу бабы Зои.
— Сын? У меня сын?
— Так, так, Косцікам завуць. Волечка як памерла, яму два годзіка было…
Не сказала! Почему же Оля так ничего и не сказала? Почему? Да что же это такое! Шесть лет он ничего не знал!
Во дворе послышались шаги. Кто-то вошел.
— Теть Зой! Ты спишь? Извини, что мы так поздно. Я по дороге к Ане забежала, а потом этого разбойника искала. Оки с Любкиным оглоедом за станцию ходили. Еле выловила!
— И ничего не за станцию, — раздался детский голосок, — мы только у леса были.
Андрей поднялся с колен и вышел в зал.
Женщина ввела краснощекого малыша и замерла на пороге.
— Ой, здравствуйте!
— Здравствуйте, — кивнул Андрей, глядя только на кроху у ее ног.
— Привет! — весело поздоровалась кроха, по-детски картавя букву «р». — А ты кто?
Повисла неловкая пауза. Потом Андрей, сам удивляясь, что такие слова может произносить, сказал, смущенно пожав плечами:
— Я? Наверное, я буду твоим отцом.
На Андрея смотрело его же собственное маленькое лицо с огромными Олиными серыми глазами.
Через секунду дом огласил радостный вопль:
— У-р-р-ра!
49
Отец,
Ветреный апрель тащил по небу свинцовые тучи, но уже не охватывал стылым холодом. Мягко шуршала прошлогодняя трава. Тихо покачивались голые, но вот-вот готовые «взорваться» листочками, березы у старого края кладбища.
Отец и сын наконец нашли вертикальную мраморную плиту без оградки с фотографией и надписью:
«Филипович
Ольга Викторовна
24.03.1970 г. — 3.10.1993 г.
От безутешной бабушки».
— Тут лежит наша мама, да? — подергал руку Андрея Костик.
— Да. Мы постоим тихонько и попросим, чтобы она простила твоего папу, ладно?
— Ладно, — шепнул малыш с недетской серьезностью.
Только сейчас Андрей понял, какую боль носил в сердце и как упорно не хотел замечать эту боль. Понял, какое счастье подарила ему судьба и каким глупцом он оказался, легкомысленно упустив его, потеряв в суетности мира, со всеми его потрясениями, соблазнами и чудесами, самое главное — любящее сердце…
Андрей присел, потрогал песок на могиле.
Он не замечал своих слез и только бормотал четверостишие, которое вдруг вспомнил, хотя слышал его очень давно и не очень отчетливо:
— И сердца боль унять словами невозможно, И крик души, как крик в промозглой темноте, Понять, казалось бы, несложно, Но уши слышат, видимо не те…Зоя Михайловна, старая учительница, которую знали и любили все в поселке, умерла через три дня.
Андрей увез сына в Москву, но через несколько месяцев продал свое дело, квартиру и поселился в Минске.
Еще через год он женился на замечательной женщине Тане, которая была в Млыновке сиделкой для больной бабы Зои и нянькой для Костика. У них родились еще две девочки.
Сергей Петрович Коротков ушел от жены к той, которая все это время любила его и ждала.
Маргарита Львовна стала во главе одной из префектур города и никогда не подавала вида, что тяготится одиночеством.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.