И слух ласкает сабель звон
Шрифт:
— Служу Германии! — Адольф был счастлив.
— Вы свободны, — сухо закончил начальник генштаба.
— Этот ефрейтор — полный идиот, — заключил генерал, закончив совещание и оставшись наедине со Штрассером. — Но это и хорошо. А теперь, капитан, обговорим кое-какие детали.
ГЛАВА 26
— Хорошо идет колясочка, — одобрительно отозвался Кураев, наблюдая за тем, как репортер правит лошадками по проселочной дороге. — Мне это напоминает времена минувшие. Как сейчас вспомню, так сердце просто кровью обливается. Весна четырнадцатого
Голицын же, покусывая травинку, рассуждал о дальнейших ходах в этой игре, становившейся все более сложной и запутанной. Несмотря на вторую половину осени, погода была теплой. В такую погоду думать о войне не хотелось, но ничего другого не оставалось.
Санин молчал, также погруженный в раздумья. От всех перенесенных волнений и переживаний ему иногда казалось, что все происходящее — какой-то сон.
Наконец Голицын прервал свое задумчивое молчание:
— Ну что же, пора нам положить конец путешествию на этом удобном, но сейчас уже ненужном средстве передвижения. Тем более что мы уже неподалеку от Кельна.
— Вы думаете? — спросил ротмистр, понимая, что тот имеет в виду.
— Естественно.
— Остановите, Санин.
— Это почему? — нервно дернул головой репортер, поворачиваясь назад. — Что-то я вас не понимаю, поручик. Зачем нам бросать такой удобный экипаж, ведь за нами нет никакой погони? Это же неразумно. Да мы за короткое время сможем добраться до Кельна, а там уже можно все сделать, как мы захотим.
— Все очень просто, — пояснил Голицын. — Если вы это не понимаете, то я вам объясню. Дальше ехать опасно, наверняка уже ищут людей, разъезжающих в таком вот экипаже. Нет, может быть, вы желаете снова оказаться в руках немцев, тогда пожалуйста. — Говоря это, он хлестнул лошадей, и коляска тронулась, на этот раз без седоков.
Репортер, вспомнив свое недавнее пребывание в этих самых «руках», тяжело вздохнул и поплелся за удаляющимися офицерами, поминутно оглядываясь на оставленный и опустевший экипаж, удалявшийся по дороге. Вскоре лошади с коляской исчезли из поля зрения.
— Ну, хорошо, а куда же мы пойдем? — продолжал ныть Санин. — У вас хоть есть какой-то план?
— Вот туда мы и направляемся, — указал Голицын на черепичные крыши зданий фермы, выглядывающие из-за холма.
— А какого черта мы должны таскать с собой этого нытика? — пробурчал Кураев. — У меня нет никакого желания иметь при себе балласт. Я предлагаю его вообще оставить здесь, пускай сам выбирается. Тем более, поручик, у нас задание. Мы не можем рисковать — он же в любой момент утопит нас. Освободили его — и хватит, от него одни неприятности. Он меня вообще раздражает до крайности. Хлипкий человечек.
— Может, не стоит? — Голицын был настроен более великодушно. — Все-таки наш соотечественник, как-то некрасиво отдавать его на растерзание тевтонам. Мы ведь русские офицеры, ротмистр. Давайте будем снисходительны.
— Тоже мне, соотечественник, — проворчал Кураев. — У меня от него голова болит.
Шедший позади репортер
— А кто потом будет живописать о ваших подвигах? — подлизываясь, вставил он.
— Эх, Санин! Если бы все было так просто, как это пишется в ваших газетенках. Подвиги еще надо совершить. Пока мы только спасаем свои жизни, — заметил Голицын.
— Нет, ну я ведь вижу, что это на самом деле…
— Заткнись! — посоветовал Кураев. — И без тебя тошно.
«Трио шпионов» не пошло прямой дорожкой, а направилось окольным путем к ферме. До нее оставалось метров пятьдесят, и русские залегли на вершине огромного стога. В отличие от офицеров неуклюжий Санин никак не мог взобраться на такую верхотуру и все время сползал вниз, вызывая раздраженные нарекания по поводу своей неуклюжести. Особенно усердствовал в язвительности Кураев. Нет, по натуре ротмистр не был злым человеком, но душу отвести ему хотелось. В конце концов бедолагу втянули на стог.
— Отличный наблюдательный пункт, — заключил Голицын, лежа на душистом сене.
— Это да! — поддержал Кураев. — Если была бы возможность, вздремнул бы я часов этак десять.
— Разве вы не выспались в коляске?
— Где же там выспишься, о чем вы говорите! — махнул рукой собеседник. — Санин, ты как там, не провалился? — повернулся он к репортеру. — За тобой, Аркадий, глаз да глаз нужен.
— Ну что же, — шумно вздохнул поручик, — давайте спокойно обдумаем сложившуюся ситуацию.
— Давно пора, — встрял журналист, но тут же умолк под острым взглядом Кураева.
— Сейчас больше всего мы нуждаемся в гражданской одежде. Так идти дальше — глупость. Да и подкрепиться не помешает, — продолжал поручик. — Соответственно, надо приложить все усилия, чтобы здесь это все добыть.
— А почему именно здесь? — спросил Санин.
— Если ты будешь и дальше нас изводить своими идиотскими вопросами, я тебя навечно в этом стогу оставлю! — прошипел Кураев. — А что, на другой ферме лучше будет? Сомневаюсь.
Трио продолжало наблюдать за фермой, которая отсюда смотрелась как на ладони. К сожалению, подобраться незаметно никак не получалось — надо было пройти открытое пространство. Тем более в доме на кухне крутилась девушка из прислуги — это хорошо было видно в окно.
— Что ж делать-то? — нервничал, кусая ногти, журналист.
— А девчонка-то кровь с молоком, — заметил, прикрякнув, Кураев. — Хоть я не очень-то падок на немок, но эта цыпочка мне по вкусу. Идеальный вариант такой, знаете ли, поселянки. Веселая, здоровая, резвая… Однако дело прежде всего. Предлагаю ворваться в дом, связать ее и тогда там поглядеть, что можно подобрать.
— А если там еще кто-то есть? — иронически спросил Голицын.
— Ничего страшного. Если что — разберемся и с остальными. Да мне кажется, что больше никого. Ведь за час, пока мы тут лежим, никто не показался ни в доме, ни во дворе.
— Мы сюда прибыли не для того, чтобы воевать с женщинами.
— А как же мы одежду-то раздобудем? А поесть, а выпить? — хмыкнул Кураев. — Запрем ее в кладовке, и всего-то.
— Я тоже хотел бы заметить, что голод не тетка, — поддержал ротмистра Санин. — У меня уже кишки к позвоночнику прилипли.