И слух ласкает сабель звон
Шрифт:
— Это пиротехнические ракеты, — заключил фон Репель. — Что…
— Они летят сюда, к эллингам, — прошептал Штрассер, мгновенно переходя на крик. — Тревога!
Капитан, достав пистолет, несколько раз выстрелил в воздух. Но события развивались с ужасающей быстротой. Ракеты одна за другой стремились на базу. Несколько из них не долетело, рассыпавшись праздничным фейерверком, а вот пара попала прямо в штабель с бомбами, заправленными ипритом, а еще одна в эллинг с дирижаблем.
— …заполнен водородом, и каркас у него деревянный, — в оцепенении пробормотал фон Репель.
Чудовищный
— Боже мой! Все погибло! — бормотал Штрассер, доставая из сумки противогаз. Через мгновение он глядел сквозь круглые стеклянные очки маски на катастрофу вокруг. Затем, пригнувшись, капитан кинулся бежать прочь.
У двух его коллег полагающейся по инструкции противогазной сумки на поясе, конечно, не было. Фон Репель, как человек энергичный и деятельный, буквально в последние мгновения успел сорвать противогаз у пробегавшего мимо солдата и вовремя натянуть его на голову. Ударом ноги в живот он свалил обезумевшего беднягу, бросившегося на офицера. С земли тот уже больше не поднялся. Тяжело дыша, майор имел возможность наблюдать, как Эккенер, оказавшийся не таким удачливым, погибает в страшных муках.
Полыхавшие огни и вспышки взрывов были видны в темноте на много километров вокруг…
ГЛАВА 42
— Хорошо дела пошли! — сверкнул белозубой улыбкой Голицын, глядя на то, что творилось неподалеку. — Нет, ротмистр, вы знаете, я весьма доволен. Теперь важно что? — наклонился он к товарищу.
— Что? — уставился на поручика Кураев, глядя на то, как взрывается и горит база немецких цеппелинов.
— Поставить точку, желательно жирную, — усмехнулся поручик. — Я вообще-то большой театрал. Вы любите театр?
— Театр? — хмыкнул собеседник. — Как вам сказать… Я больше люблю те возможности, которые он предоставляет. Театр я рассматриваю как полигон, плацдарм для того, чтобы завоевать сердце красавицы. Одно из лучших мест для подобных процедур!
— Так вот, я люблю, чтобы все было разыграно как по нотам, — произнес поручик, — и нашу задумку надо довести до конца.
Каждый воспринимает экстремальные события по-разному. Кого-то они приводят в состояние стресса, ступора и страха. Кто-то от волнения способен пороть горячку, да такую, что после и не расхлебаешь. Но к Голицыну ни то, ни другое явно не имело никакого отношения. Опасность всегда лишь только усиливала у него желание действовать, добавляла куражу. Эти качества поручика всегда и ценились командованием, знавшим Голицына как человека поистине уникального. О таких еще в старину говорили: один целого полка стоит.
С началом войны деятельность поручика на Юго-Западном и Западном фронтах была весьма успешной. И вот теперь активность представителя древнего дворянского рода перенеслась на пограничье Германии и Франции,
Короткий разговор или, правильней сказать, обмен мнениями проходил на поле неподалеку от базы цеппелинов, которая благодаря усилиям и стараниям двух товарищей быстро просто на глазах превращалась в ничто. Ведя разговор, друзья пускали одну за другой новые ракеты туда, где было подобие преисподней.
— У нас в полку был такой случай, — произнес поручик, выстреливая ракетой, оставлявшей яркий хвостатый след в ночном небе. — Перед самым Рождеством капитан Зиновьев привез целый ящик таких вот игрушек. В результате неправильного их использования, да еще в нетрезвом виде, сгорел дом командира полка.
— Ну, нам-то это точно не угрожает, — отозвался Кураев. — Опасаться, что мы нечаянно зацепим что-то не то, не приходится.
В ночном небе били вверх зарницы и сполохи. Взрывы озаряли черноту ночи, огонь ярко освещал здания, гибнущие, пожираемые огнем на глазах. Крики, выстрелы, разрывы — все это сливалось в одну страшную какофонию.
«За все наступает расплата, — подумал Голицын, мрачно покачав головой. — Начали вы войну, господства вам мирового захотелось, так ведь это еще полбеды. Но губить людей, как крыс, отравой вашей проклятой — это уж извините-подвиньтесь. Всему есть какие-то рамки. Вот сейчас на своей шкуре у вас, господа, появляется прекрасная возможность почувствовать, что такое иприт. Останетесь довольны, это я вам гарантирую».
— Ну просто конец света, — покрутил головой ротмистр. — Прямо те самые картинки, которыми пугают грешников и атеистов. Помните, страшные иллюстрации ада, где кипит сера, смола, а в огне и дыму суетятся с вилами и прочим колюще-режущим инструментом черти, помогающие грешникам прочувствовать свои ошибки?
— А вы себя к кому причисляете? — хитро улыбнулся поручик. — В какую когорту попадает наш славный ротмистр?
— Ну, скорее я — грешник, — ответил гуляка, пьяница и фантазер. — А что — какой же я атеист? Крещен, в церковь хожу… бываю. Грехов много, это верно, а у кого их нет, а, поручик? Покажите мне такого субъекта. Где он? — Кураев театрально оглянулся по сторонам. — Ценность человека, как сказал мне один знакомый священник, определяется не количеством и не качеством этих самых грехов, а тем, что он — живой человек. Пусть мятущийся, пусть сложный, но — живой. А все эти трафаретные святоши, старающиеся прожить свою жизнь по всем правилам и регулам, — это не мое.
— Гореть вам в геене огненной, — хмыкнул поручик.
— Может быть! — пафосно заключил Кураев. — Пусть так, но я горжусь этим!
— Выглядим мы, конечно, впечатляюще! — иронически сказал Голицын, осмотрев себя и товарища. — Настоящие разбойники!
— Казаки-разбойники, прошу заметить, — поправил его Кураев, делая акцент на слове «казаки».
Пиротехнические ракеты с шипением и свистом взмывали в небо, направляясь в лагерь обезумевшего от ужаса врага.
— Не хотел бы я оказаться на их месте, — покачал головой Голицын. — Адская смерть!