И снова утро (сборник)
Шрифт:
Милада грустно улыбнулась. Я взглянул на нее и понял, что ей стало еще хуже. Но я надеялся на лучшее.
— Милада, я должен тебя оставить на какое-то время одну. Взгляну, что творится на шоссе, и скоро вернусь.
— Хорошо, если это нужно, — согласилась она с безразличием в голосе.
Я пересек болото и, добравшись до его края, выходящего к шоссе, взобрался на дерево. Со своего наблюдательного пункта я мог видеть все, что происходило на шоссе. Движение по нему стало еще более интенсивным, но только в одном направлении, противоположном тому, откуда доносилась канонада.
— Что там происходит? — поинтересовалась она, когда я сел рядом с ней.
— Все ясно, Милада. Гитлеровцы отступают. Общее и поспешное отступление.
Время приближалось к полуночи. Миладе становилось все хуже, я почти потерял всякую надежду. Фронт действительно сдвинулся с места, но не в такой мере, как я надеялся. Весь день по шоссе отступали немецкие войска, но и теперь, к полуночи, их колонны все продолжали двигаться по шоссе. Несколько раз я слышал короткую, все приближающуюся артиллерийскую перестрелку. Это означало, что узлы сопротивления, оставленные гитлеровцами чтобы задержать продвижение наших войск, быстро уничтожались один за другим. Но прошел уже целый день и половина ночи, а фронт все не дошел до нас. Мучительное, нестерпимое ожидание еще не кончилось.
Милада еще жила. У меня создалось впечатление, что я присутствую при долгой, мучительной и неотвратимой агонии. Она стонала и вскрикивала, а я ничем не мог помочь. Сидел возле нее, беспомощный, прикладывал ей ко лбу компрессы и старался ободрить ее:
— Милада, не сдавайся. Еще немного, всего лишь несколько часов, и все будет хорошо.
Взошла луна. Кричали ночные болотные птицы, и в их криках будто слышались отчаяние и страх. При каждом крике Милада вздрагивала.
— Скорее бы приходило утро!
— Уже перевалило за полночь, Милада. Немного осталось.
— Только бы не умереть ночью, слышишь?
Она просила, будто от меня зависело, переживет ли она часы, оставшиеся до рассвета.
— Ты не умрешь, Милада.
— Только бы не умереть ночью. Хочу умереть при дневном свете, хочу видеть свет до последнего мгновения… Чтобы унести с собой воспоминание о нем туда, где одна сплошная тьма. Слышишь? Не дай мне умереть этой ночью, пока снова не придет утро!
— Ты не умрешь. Ты будешь жить, ты поправишься. Я совсем не был уверен в этом. Но надежда была единственным лекарством от отчаяния, которое сломило бы ее.
— Дай мне, пожалуйста, твою руку! — Я протянул ей руку. — Теперь я знаю, что ты не дашь мне умереть, пока снова не наступит утро.
Жар становился все сильнее. Ее организм боролся за жизнь. Но сколько еще времени она сможет продержаться? Я чувствовал себя невыносимо скверно. Я погладил ее волосы с нежностью, в которой было что-то от безнадежности и отчаяния, потом прилег рядом с ней, продолжая гладить ее волосы.
— Милада!
— Я
— Почему нам довелось встретиться в такой обстановке?
— Не надо, прошу тебя… Не говори ничего, только приподними мне немного голову и положи на свою руку…
Не знаю, сколько времени прошло. Помню только, что в какой-то момент я уснул. Уснул глубоко, измученный бессонницей и волнениями последних полутора суток. Когда я проснулся, было утро. Но я проснулся не от света, а от всепобеждающей, всеобъемлющей тишины. Шоссе больше не гудело ревом моторов. По нему не проходили грузовики, танки, оттуда не доносились скрип повозок, крики и ругань ездовых. Стояла тишина. Именно эта тишина и разбудила меня. Значит, все вражеские колонны прошли, значит, вскоре на шоссе появятся наши передовые части.
— Милада, ты спишь?
— Не сплю… Жду, пока ты проснешься, чтобы попрощаться с тобой… Понимаешь, я не могу уйти в другой мир, не попрощавшись с тобой! О, мой дорогой, как я несчастна, что мне не дано больше жить!
— Нет, Милада, не говори! Лучше послушай.
— Что послушать?
Несколько мгновений Милада внимательно прислушивалась.
— Ничего не слышу… Тихо… Как тихо!
— Вот видишь: ты услышала. Ты услышала тишину, Милада. Знаешь, что означает эта тишина? Она означает, что мы спасены. Скоро здесь будут наши. Теперь мы можем уйти отсюда.
И в то время как я осторожно поднимал ее на руки, до нас вдруг донесся мощный лязг гусениц и рев моторов.
— Милада, это наши танки. Надо торопиться.
— Куда ты хочешь отвезти меня?
— Я отвезу тебя в город.
— Нет. Я не хочу, чтобы ты меня отвозил в город.
— Но где, если не там, ты можешь получить нужный тебе уход? — спросил я, сбитый с толку ее упорным отказом.
— Говорю тебе: я не хочу, чтобы ты отвозил меня в город… Вынеси меня на шоссе… Не может быть, чтобы по нему не прошли санитарные машины… Не может быть!
— Хорошо, я вынесу тебя на шоссе, — согласился я, и вся моя радость исчезла.
«Почему она не хочет возвращаться в город? Кого она боится? Может, боится, что ее выдадут оккупационным властям за сотрудничество с гитлеровцами?»
Но Милада, будто отгадав мои мысли, стала умолять:
— Только не думай ничего плохого… прошу тебя… Не думай…
— Хорошо, не буду думать, — хмуро ответил я.
Я шел по болоту около часа. Шел медленно, потому что нес ее на руках. К тому же мне надо было внимательно смотреть, куда я ступаю, чтобы не поскользнуться и не упасть вместе с ней.
Когда мы оказались возле шоссе, по нему ехали орудия разных калибров, минометы, грузовики с советскими солдатами. Невысокого роста девушка с винтовкой за плечами, в военной форме и с сержантскими погонами на плечах, регулировала движение машин. Я объяснил ей с помощью тех немногих русских слов, которые знал, и дополняя их жестами, что Милада тяжело ранена гитлеровцами и нуждается в срочной медицинской помощи. Меня поняли, и я в свою очередь понял, что вопрос сейчас будет решен.
Пока я ожидал, между мной и Миладой состоялся следующий разговор: