И снятся белые снега...
Шрифт:
В эти минуты Леонид Владимирович забыл, что считал сына шалопаем, привыкшим, чтоб другие устраивали его судьбу. Он забыл, что порой Алик был до отвращения неприятен ему: и своей сутулостью, и неразвитой грудью, никогда не знавшей элементарной утренней зарядки, и остро выдвинутой, как у матери, челюстью с приоткрытыми верхними зубами, что придавало его лицу дураковатый вид, а главное том, что сын был духовным двойником своей матери, унаследовавшим от нее все житейско-нравственные привычки.
Все это Леонид Владимирович позабыл сейчас. Он давно не видел сына, и, как всякому отцу, ему хотелось узнать о нем что-то хорошее, такое,
— Ты говоришь, никаких перспектив на близкое будущее? Что ж так? — спросил он, чувствуя некое раздражение против Прохорова, который в прошлом работал под его началом, а нынче руководил научно-исследовательской организацией, где трудился сын.
— Да ну, длинный разговор! Потом расскажу, — отмахнулся Алик. — Твой Прохоров делает вид, вроде меня не знает. Ты ему как-нибудь звякни.
— Ладно, ладно, — кивнул Леонид Владимирович, не желая говорить о подобных вещах при шофере, и спросил: — Ну, а что нового дома?
— Все о'кей, — сказал Алик. И вдруг оживился: — Хо, тебя ждет приятный сюрпризец!
— Что ж такое? — улыбнулся Леонид Владимирович.
— Английский дог. Шесть месяцев, а он — во, с теленка вымахал! — Алик вскинул руку к потолку машины. — Хотел его к вашему приезду сплавить, и не вышло. Один доцент мне триста рэ за него давал.
— Ну, зачем же? Если хороший дог, пусть живет, — добродушно сказал Леонид Владимирович.
— Нет, придется сплавить, он с завхозом конфликтует, — поморщился Алик, называя «завхозом» свою хроменькую бабку. И засмеялся: — Не сошлись характерами. А мне дог за ничто достался: одна симпатичная особа подарила. Мы с ней единую тему долбим — изучаем с помощью напильника зубы кашалотов. Улавливаешь, какая веселая работёнка?
— Я чувствую, в твоей жизни намечаются перемены? — снова улыбнулся Леонид Владимирович. По правде говоря, он давно мечтал, чтобы сын женился, полагая, что собственная семья возложит на него определенные обязанности и придаст его характеру самостоятельности. Сыну, слава богу, двадцать шесть, а серьезности в нем никакой.
— Да что я, шизик? — смеясь, ответил Алик. — Уж лучше пилить зубы кашалотам, чем тебя запилит жена. Между прочим, окромя зубов, мы увлеклись серными пробками в ушах китов. Наш мини-шеф мечтает на этих пробках выскочить в доктора наук.
— Каким же образом? — машинально спросил Леонид Владимирович, продолжая думать о том, что сыну все-таки пора бы жениться.
— Представь, он считает, что по серным пробкам можно определять их возраст…
Так, за разговором, они и подъехали к гостинице «Морская», упрятавшейся среди могучих кленов в тихом тупичке, убежавшем под прямым углом от шума центральной улицы. Осень была в разгаре, и клены горели пронзительно-желтым огнем. Было тепло, пахло нагретым камнем домов, асфальтом и сухими листьями. Словом, все было насыщено терпким и пряным духом ввалившейся в город осени, полной солнца и ярких красок.
Чемоданы выгрузили из такси, Виктор с Аликом внесли их в вестибюль, затем на третий этаж, в двухместный номер с открытыми окнами, занавешенными, как гардинами, крупными желтыми листьями клена.
Во время общих хлопот Алик то и дело спрашивал мать, что она привезла ему, не забыла ли чего из просимого им. Она отвечала, что все в порядке, перечисляла привезенное. Алик чмокал мать в щеки, говорил, что она «модерново выглядит», что у нее шикарный брючный костюм и так далее. Она тоже
Чемоданы простояли в неподвижном виде не более пяти минут, потом их стали раскрывать, извлекать на свет божий джинсы, куртки, пестрые мужские рубашки, галстуки, туфли и прочее, прочее. Алик натягивал на себя то одно, то другое из обнов, вертелся перед зеркалом, откровенно любуясь собой, издавал восторженные всклики.
Леониду Владимировичу было неприятно глядеть на это маскарадное переодевание сына и на глупую радость его. Он отошел к окну, уставился на желтый клен и вновь с тоской подумал, как не повезло ему с сыном. Ему захотелось тотчас же подойти к столику, где стоял телефон, и позвонить Антону. Но он удержался от соблазна, решив, что вскоре они все разойдутся по каким-нибудь своим делам, оставят его одного, и тогда он возьмет свои чемоданы и уйдет отсюда.
Пока он был занят этими мыслями, Алик закончил переодевание, опять облачился в старые джинсы, панибратски сказал матери:
— Муттер, давай подмарафеться — и пора в кабак спускаться. Мы с Витей со вчерашнего долгого дня ничего не жевали.
— Да-да, нужно поесть, — ответила она и, взяв свою сумочку с парфюмерией, подсела к большому трюмо.
Алик подошел к Леониду Владимировичу.
— Старичок, ты что такой кислый? — он обнял и похлопал отца по плечу. — Сейчас подкрепимся, и все будет о’кей. В здешнем кабаке копчеными угрями кормят, мы с Витей вот так напробовались, — он провел ребром ладони по тонкой шее.
Когда он говорил, на Леонида Владимировича несло затхлым перегаром — видимо, Алик с Виктором по приезде сюда увлекались не только копчеными угрями. А возможно, сын увлекался один, так как Виктор, насколько знал Леонид Владимирович, соблюдая спортивную форму, относился к спиртному отрицательно. Виктор был любимым племянником жены — сыном ее покойного брата. Жил он в Керчи, был женат, имел дочь, и, как понимал Леонид Владимирович, был вызвав сюда Лизой на роль носильщика. Это был парень с крепким торсом, покатые плечи его и руки состояли из тугих мускулов, он был круглолицый и пухлогубый, и это придавало его лицу простецкое выражение. И хотя он не отличался живостью ума, был он все-таки добрый малый и к тому же большой молчальник. Он и теперь молчал. Сидел на диване, наблюдал за переодеванием Алика и лениво шевелил челюстями, балуясь жевательной резинкой, которой наделила его тетушка, пока Алик не сказал ему, чтобы спустился вниз и занял столик в ресторане. Виктор кивнул, поднялся и вышел.
— Маман, ты что-то долго телишься! — сказал Алик матери, становясь за ее спиной и поправляя перед зеркалом длинные волосы.
— Я готова, — ответила она, поднимаясь и уходя от зеркала.
Леонида Владимировича вдруг взбесили это «телишься» и дурацкая улыбка, с какой жена ответила сыну.
— Александр, что это за «телишься»? — с негодованием спросил он, подчеркнуто называя сына полным именем.
— Па, ты что? — изумился Алик. И засмеялся узким лицом: — Маман, как тебе нравится — отец совсем потерял чувство юмора! — Он чмокнул мать в напудренную, нарумяненную щеку.