И снятся белые снега…
Шрифт:
На станции, на первом пути, стоял товарняк. Дверь одного из вагонов была приоткрыта, из нее высовывались морды ревущих коров.
От тепловоза к вокзалу шел дежурный в красной фуражке. За ним вприпрыжку спешил пожилой дядька с обвислыми усами, говорил:
— Товаришок, слухай сюды! Я тоби человечьим языком кажу: их доить надо, а напарниця моя, Фроська, в Житомире отстала… В промтоварный, чертова баба, побита… Слухай сюды, не отправляй!
— Как я могу не отправлять?
— Та якие воны мои? — отвечал усатый. — Меня государство уполномочило в Иркутск доставить. Воны для приживления на северной земле направлэни. Шоб люды и там молоко пылы.
— Я тоже человек государственный, не на дядю работаю. Соображаете, что на линии произойдет?
— Соображаю, голубчик, а як же ж… Слухай сюды, отцэпы вагон, пока Фроська догоныть…
— Да вы что, соображаете? У меня маневрового паровоза нет, тупика свободного нет. Чем я вас и куда отцеплю?
— Слухай сюды! Воны ж нэ доени, по дороге вагон разнэсуть…
— Так доите, доите их, черт возьми!.. Отправляю!..
Дежурный поднял металлический круг.
— От люды!.. От чертова Фроська! — беспомощно прокричал усач и вприпрыжку припустил к вагону, в котором во всю мочь ревели коровы.
Соня, слышавшая препирательства усача с дежурным, бросилась за ним.
— Дяденька, возьмите меня!.. — подбежала она к вагону. — Я подою.
— Дочечка!.. Родненькая! Ох ты ж, моя пташечка!.. — возрадовался усатый. — Скорей залазь!.. — подсаживал он Соню в отходивший товарняк.
Вечером в открытую дверь вагона-коровника заглядывала пылающая луна. Постукивали колеса бегущего состава, покачивался вагон. На полу лежали коровы, шумно чавкали, жуя сено. Возле двери тускло светил фонарь «летучая мышь», стояли бидоны с молоком. У бидонов на раскинутом кожухе сидели Соня и усатый дядечка.
— Як же ж так, шо он женатым оказался? — задумчиво проговорил усач, раскуривая трубку. — Сама кажэш: на виду до тэбэ ходыв, нэ крывся…
— Так и оказался, — тихо ответила Соня. — Я ее сперва на карточке видела, а он сказал — сестра. А когда она пришла, я вспомнила. И девочка у них… Маринка.
— Эх, люды, люды!.. — покачал головой усач. Пыхнул трубкой, помолчал, снова задумчиво сказал: — Ну да ничого, ты молодая… Пройдэ врэмья, ще когось и полюбыш. Будуть и в тэбэ свои детки…
— Нет, дядя Ефим, не будет этого, — тихо сказала Соня.
— Будэ, дочка, всэ будэ… Ты тильки носа не вешай, гордость свою имей. Королевой держись, королевой!
Они умолкли. И долго сидели в молчании, слушая дробный перестук поездных колес.
И откуда было знать Соне, что происходило в это время у Юрия дома?
Юра вернулся поздно, когда на дворе уже густо затемнело. Фары приближающейся к дому машины
Луна, опадавшая за крышу дома, освещала лишь переднюю часть двора, оставляя другую половину и сам дом в плотной тьме.
Он пересек лунную полосу света, постучал в темное окно. Окно сразу же осветилось. Пока он всходил на крыльцо, дверь открылась и в ее черном проеме появился белый силуэт. Юра вошел в черноту коридора и обнял белый силуэт.
— Юра!.. — припала к нему женщина.
— Ты?! — отшатнулся он от нее и резко открыл дверь в освещенную комнату. И резко обернулся к вошедшей за ним Люсе: — Где Соня?.
— Какая Соня?.. — Женщина жалко улыбалась ему. — Здесь какая-то… ну, не знаю, кто она… утром поливала цветы. Но она давно ушла…
Юра взглянул на тахту, где спала, разметавшись, белокурая девочка. Медленно перевел взгляд на женщину. Она стояла перед ним босая, в длинной ночной сорочке, безвольно опустив руки.
— Зачем ты приехала? — глухо спросил он.
— Юра, умоляю, — она протянула, к нему руки. — Я дрянь, негодяйка… Но пойми меня, пойми!.. Он не тот человек, за кого себя выдавал… Я жестоко ошиблась… Он мерзавец…
— Люся, завтра же ты отсюда уедешь, — жестко сказал Юра.
Он отошел к окну, стал закуривать.
Она села на краешек тахты и заплакала.
— Мне некуда ехать, — говорила она сквозь слезы. — Пойми меня… Во имя ребенка… Ну, прости меня, прими нас, ведь ты добрый… Я знаю, у тебя доброе сердце… Забудь все…
— Я давно все забыл, — жестко сказал он, не оборачиваясь к ней. — Например, как ты уезжала. Как в самый разгар экзаменов бросила мединститут. Помнится, ты мне сказала, что твой бравый морской капитан безумно тебя любит и ты тоже влюблена безумно. Почему же теперь он стал мерзавцем?
— Юра, милый… — плакала она.
— Не ломай комедию, Люся. Я-то тебя знаю. И тебе бы следовало ехать не сюда, а к своей матери.
— Я не могу с ней жить… Ни за что! Она злой, недобрый человек. Не могу я с ней…
— Странно слышать, — усмехнулся Юрий. — Отчего же в таком случае, убегая с возлюбленным на Север, ты оставила Маринку не мне, а отвезла ее «злому, недоброму» человеку?
— Юра, забудь это. Я о тебе столько думала…
— И все-таки завтра ты уедешь, — решительно повторил он.
— Неужели ты нас выгонишь на улицу? Выгонишь Маринку?.. Юра, прошу тебя!.. — Она упала на колени и, протягивая к нему руки, поползла к нему на коленях. — Пожалей нас!..
— Ты с ума сошла! Перестань устраивать истерики! — Он пошел к двери, решив уйти.