И солнце снова в небе
Шрифт:
Тот стоял, прислонившись к двери. Вызвавший его мясник, важно подбоченившись, исподлобья смотрел на Кудряша и продолжал:
— А Речка должна любить только самого лучшего человека, самого храброго, самого достойного; и ты должен стать самым храбрым, самым достойным.
Кудряш, не шевелился и не перебивал мясника. Я тоже слушал и не мог понять: к чему клонит мясник? А тот говорил:
— Чтоб стать самым достойным, ты должен совершить героический подвиг. Ты пойдешь на болото и уничтожишь его жителей.
— Я? — Спина Кудряша отделилась от двери, и он как-то
— Ты должен пойти. Это твой долг. Ты покажешь этим любовь к своему городу. И все жители будут чтить тебя как героя, а Речка станет твоей женой.
— Я не пойду, — отрезал Кудряш. — Я сказал, что не справлюсь, и не приставайте ко мне.
— Ах, ты не пойдешь! — Голос мясника грозно загремел:- Стража! — Мясник топнул ногой — три солдата санитарной армии тотчас явились на его зов.
— Возьмите его. Бросьте на болото.
— Я пойду с ним, — подошел я к мяснику. — Болезни его одолеют, и он ничего не сделает…
— Прочь! — мясник отшвырнул меня в сторону.
Солдаты санитарной армии взяли упирающегося Кудряша за руки и увели.
— Он погибнет! — крикнул я.
— Туда ему и дорога, — ответил мне мясник. — Тогда Речка полюбит меня и станет моей женой, а я буду не только главой города, но и родственником морского царя.
— Это подло… послать человека на гибель!
— Молчи! — остановил меня Туктук. — Будешь шуметь, разрежу на куски и выброшу.
Я мыл посуду и, чтобы не было скучно, пел:
Я Петрушка-не игрушка, Меня сшил отец Трофим, Я его веселый сын.И каждый раз, когда повторялось слово «Петрушка», я подбрасывал вверх то вилки, то ложки, а иногда, поглядывая по сторонам, и алюминиевые тарелки. Они весело звенели, и это тоже забавляло меня. Но тут в этот знакомый звон вплелся новый звук: кто-то как будто стучал палкой по крыльцу. Потом на улице зашумели. Я выглянул в окно. Что там такое?
Три солдата санитарной армии, которые день и ночь несли караул у дома мясника Туктук, загородили дорогу старой женщине. Она постукивала батогом по крыльцу и, подняв к двери безбровое лицо, гнусавила:
— Пропустите меня к главе города. Я хочу его просить о помощи.
— Кто ты такая? Куда идешь? — удерживали ее солдаты санитарной армии. — Может быть, ты жительница болот?
— Что вы? Что вы? Смеетесь над жалкой старухой. Я слепа. Дочь у меня больная. Нам есть нечего. Я пришла к главе города за милостью.
Мне показался знакомым этот хриплый дребезжащий голос и безжизненное круглое лицо без бровей. Но кто она, я так и не мог вспомнить.
— Иди, иди сюда, бабушка. Дай я тебя проведу к главе города. А вы пропустите ее, — бросил я солдатам санитарной армии.
Постукивая батожком, опустив голову, просительница в длинном черном платье и в сером шарфе вошла за
— Сюда, бабушка. Сюда. — И я открыл перед ней дверь в горницу.
Посреди горницы перед зеркалом любовался своей особой мясник Туктук. Он примерял новый костюм, проверял лацканы пиджака, разглаживал широкие вразлет брови, подкручивал усы и улыбался сам себе. Но вот в зеркале рядом с его лицом появилось изображение просительницы, и тотчас слетела с лица мясника самодовольная улыбка, в глазах отразился испуг, а усы сами собой поникли.
«Чего он испугался? — промелькнуло у меня в голове. — Старушки этой, что ли?» А Туктук повернулся к женщине и выставил вперед руки, как будто защищаясь от нее. И старуха на моих глазах преобразилась. Она швырнула в сторону батог, выпрямилась, открыла покрасневшие глаза и ехидно спросила:
— Что, не узнаешь? Или забыл меня?
— Нет, нет, — затряс головой Туктук. — Откуда ты? Я тебя не знаю. Кто тебя пустил?
— Короткая же у тебя память, дружок, — насмешливо прохрипела женщина. — Или забыл, как в ногах валялся, когда я тебя сцапала. Помнишь, как руки мыл в ведре. Прикинулся болезнью. Думал, что обманешь меня…
— Не было этого. Не было! — Туктук отступал от женщины, а она медленно надвигалась и все продолжала:
— Даже имя мое знать не хочешь. Ангина меня зовут, Ангина.
И тут я вспомнил мороженщицу, а она продолжала:
— Стоял перед нами на коленях. Умолял: «Пощадите меня. Я все сделаю. Я вам солнце достану. Вам в руки отдам».
— Прочь! Я здесь хозяин, — пришел в себя, наконец, мясник. — Я глава города. Мне все подчиняются. Крикну: тебя в шею выгонят и собак на тебя натравят. Уходи!
«Молодец», — похвалил я мысленно мясника.
— Ишь расхрабрился, индюк надутый. У усатого таракана больше ума в голове, чем в твоем пивном котле, что на плечах сидит. «Прочь! Я здесь хозяин», — передразнила она его, уперла руки в бока и рассмеялась. — Да знаешь ли, что через два дня здесь Болотная Лихорадка будет и все свое воинство приведет. На всех жителей хворь напустим, а на тебя самого первого.
И как только мясник узнал, что болезни вот-вот выступят в поход, вся храбрость его мгновенно улетучилась.
— Не губи меня, Ангина. Выполню я свое обещание. Своему слову я хозяин. Отдам солнце болезням. Только меня не трогайте.
— Не смей отдавать! — крикнул я. — Не ты его достал. Мы достали.
— Молчи, щенок! — скривился Туктук, и усы его уставились на меня, как пики.
— Давай сюда солнце. Где оно у тебя, — требовала Ангина.
— Сейчас скажу… Сейчас. Оно… оно… у меня в. чулане. В мешке висит.
— Веди в чулан. Живо! — Ангина схватила мясника за рукав нового пиджака и рванула за собой. Он угодливо бросился показывать ей дорогу.