И солнце снова в небе
Шрифт:
— Пей.
Волей-неволей хозяину харчевни пришлось проглотить мутную тепловатую воду.
— Нажился, когда мы болели. Теперь наше время пришло угощать тебя. Ха-ха! — И хозяина подвели к другому столу. Здесь стояли тарелки со щами, в которых не было ни мяса, ни капусты, ни картофеля.
— Кушай, дорогой, кушай, — приговаривал Стручок, поднося ко рту хозяина ложку. Строитель Катушка одной рукой держал его за плечи, чтобы не убежал, а другой прижимал к его голове все ту же пустую сковородку.
— Одна ложка. Две
— Четыре ложки, пять ложек, — подхватывали счет застрявшие в дверях наблюдатели.
— Я не хочу. Я сыт, — отнекивался хозяин.
— Ешь на здоровье! — увещевал строитель, подавая ложку за ложкой.
— Накорми его пельменями без пельменей, — советовали от окна.
— Нужно угостить его жареной рыбой без рыбы, — последовало предложение от двери.
— Спасибо. Спасибо. Не хочу, — вертел головой хозяин. — Я больше никогда никого не накормлю для видимости, — поднял руки кверху хозяин харчевни. — Я буду готовить вкусно, питательно и дешево.
— Сегодня праздник, — прижал его сковородкой Катушка. — Открывай свои кладовые, жарь, парь, чтобы всем хватило. Всех на праздник пригласи. И накорми их бесплатно… Сегодня солнце на небе сияет.
— Я… я… я, — возмутился хозяин харчевни. — Я сейчас к мяснику побегу. Он с вами расправится. — Катушка подмигнул Стручку. Тот мигом принес с соседнего стола блюдо с кашей, вернее, опять-таки воду, в которой плавало несколько просяных зернышек. Хозяин харчевни взглянул на блюдо, затряс головой, икнул и сказал:-
— Я все сделаю, как вы прикажете. Сейчас пойду жарить и парить. Всех накормлю и напою бесплатно.
МЯСНИК ТУКТУК
Я нашел дом мясника по громкому блеянию овец и протяжному низкому мычанию коров. Подлетел к дому. Заглянул в окно. «Так и есть — дома», — удовлетворенно свистнул я и мигом влетел в раскрытую форточку.
— Здравствуй, Туктук! — прогудел я.
Поднял голову Туктук, посмотрел по сторонам. Ни кого не увидел. Подошел к окну, распахнул его.
— Не смотри ты в окно. Это я, Воздух Сосновый Чистый Здоровый, пришел звать на помощь. Нужно выручать Петрушку.
— Я тебе не верю.
— Сейчас поверишь, — сказал я ему, надул щеки, раскрыл рот и выпустил струю воздуха, точно такого же, какой бывает в сосновом бору вечером после знойного летнего дня.
— Пожалуй, правильно, что ты Воздух Сосновый Чистый Здоровый. Ишь, как дышать хорошо. — Туктук блаженно развалился на стуле, и грудь его так же вздымалась, как хвойная подстилка, когда из-под нее вылезает плотный гриб боровик. — Только напрасно, Воздух Сосновый Чистый Здоровый, ты влетел сюда. Не пойду я на болото.
— Как это не пойдешь? — оторопел я в первую минуту. — Твой сын в беде. Твое дело выручить его.
— Мне своя жизнь дороже. Пойдешь на болото, встретишься с какой-нибудь болезнью
— Так, значит, не пойдешь?
— Нет. Не пойду.
Он, все так же блаженно откинувшись на спинку стула, вдыхал принесенный мною аромат соснового бора, и это разозлило меня. Я так дунул, что задребезжали стекла в окнах, раскрылась дверца шкафа, и в комнату, махая рукавами, впорхнули две белые рубашки мясника.
— Пойдешь выручать Петрушку? — еще раз спросил я мясника.
Хоть Туктук испугался, но, видимо, решил, что ему ничего не грозит, а рубашки пусть поплавают в воздухе, и опять сказал:
— Нет.
Тогда я дунул так, что он взлетел со своего места и прилип к потолку.
— Пойду! Пойду! — сразу закричал Туктук. — Только на пол меня опусти.
Я втянул в себя воздух, и Туктук плавно опустился на пол, но не на ноги, а на голову.
— Не балуй, — попросил он. — Сказал, что пойду.
И я поставил его на ноги.
И Туктук действительно стал собираться в поход. Сначала он подошел к какому-то ящику, открыл его и начал складывать в карманы брюк какие-то порошки, коробочки. Наполнив карманы, огляделся, подумал. Увидел на вешалке плащ, надел его и снова стал набивать карманы плаща баночками и коробочками.
— У-у-у! — нетерпеливо прогудел я над его ухом. — Дескать, собирайся скорее, а то худо будет.
Туктук взял мешок, положил туда припасов на дорогу, надел охотничьи сапоги, и мы отправились в путь. Я гудел ему в ухо, показывая дорогу. До башни на краю болота оставалось совсем недалеко, но тут из-за поворота тропы нам навстречу вывернулась женщина в большом сером платке и таком же плаще, почти до пят.
Я думал, что эта женщина испугается здоровенного мясника и уступит ему дорогу, но не тут-то было. Она по-хозяйски преградила ему путь и, ткнув в живот пальцем, спросила:
— Ты кто? Что ты здесь делаешь?
Челюсть у мясника трусливо отвисла, зубы вдруг начали выбивать противную дробь. И не своим голосом, заикаясь, он начал объяснять:
— Я трясучка. Я липучка. Я вертучка.
— Кто? — хриплым голосом, но грозно спросила женщина. — И людей вроде так не зовут, и среди болезней таких не встречала.
— Я… я… я… — трясясь от страха, продолжал мясник. Он сунул руку в карман, вытащил коробочку с круглыми маленькими пилюлями, бросил их в рот, судорожно глотнул и радостно выпалил: — Я пляска святого Витта.
Что тут стало с мясником! Он закачался из стороны в сторону, замахал руками, как молодая осина ветками в ураган, лицо его искривилось, а ноги стали выбивать дробь. Храбрая женщина, которая только что допрашивала его с таким свирепым видом, отскочила в сторону.
— Я — Ангина, — поспешно прохрипела она. — А такой болезни — пляски святого Витта — я не видела.