И солнце взойдет. Он
Шрифт:
В этот час в отделении нейрохирургии было особенно людно. Уходившие с ночного дежурства медсёстры громыхали пустыми каталками, из палаты в палату перевозилась аппаратура, повсюду раздавались приглушённые разговоры, смех, какой-то писк и треск. Конечно, госпиталь при крупнейшем университете и так не замолкал круглые сутки, но в часы пересменок становился похожим на высоковольтную вышку. Под потолком каждые десять секунд оживал сонный динамик, то призывая анестезиолога в пятую операционную, то делая объявления для посетителей; между палатами бродили растерянные
– Bonjour, Энн, – торопливо бросила Рене молодой медсестре, которая что-то сосредоточенно записывала в электронный журнал и одновременно прижимала к уху телефонную трубку.
Услышав приветствие, та подняла большие голубые глаза, и забранные в два весёлых пучка рыжие волосы, что делали её похожей на милую японскую куколку, задорно качнулись.
– Ты сегодня в «вишенках»? – спросила она и перегнулась через собственный стол, пытаясь что-то там разглядеть. Правда, Рене всё равно пришлось задрать ногу и продемонстрировать разрисованную улыбающимися мультяшными ягодами ярко-жёлтую тапочку. – Супер! Значит, в эти сутки никто не умрёт. Люблю работать в твою смену, – выдала медсестра, а затем выложила на стойку пачку разноцветных папок и вернулась к расписанию дежурств.
Иногда Рене поражалась, насколько Энн могла быть суеверной и находить благоприятные знаки даже там, где тех от природы не могло быть. Например, эти дурацкие тапочки-«вишенки», которые по мнению медсестры приносили удачу. Или вот забытый кем-то в ординаторской кактус, что носил имя «Джек» и обязательно зацветал перед неделей непрерывных операций на черепе, после которой всем в отделении хотелось если не прыгнуть в окно, то напиться до остановки пульса уж точно. Всё что угодно, лишь бы не видеть во сне снова чьи-то мозги. Но, когда Рене уже собралась пошутить об этих приметках, маятниковые двери пафосно распахнулись.
В коридор вышли пара рабочих, а следом за ними вплыл глава отделения. Он нёс в руках огромный рулон со свёрнутым транспарантом и сосредоточенно высматривал нечто неведомое под навесным потолком, прежде чем заметил нужную нишу. Через пару минут под удивлённым взглядом ничего не понимавшей Рене, через весь коридор протянулся плакат.
– «Симпозиум по неотложной хирургии в нейротравматологии», – медленно прочитала она и повернулась к стойке администратора под звук шуруповёртов рабочих. – Что это?
– Очевидно же. Симпозиум по хирургии. Неотложной, – машинально откликнулась Энн.
– Но почему?!
Вопрос был риторическим и включал в себя не столько удивление тематикой, сколько «почему именно здесь», «почему именно сегодня» и, наконец, «почему нам ничего не сказали». Однако, встретившись с укоризненным взглядом дежурной медсестры, Рене нахмурилась.
– Потому что так решило руководство, – проворчала та. –
– Профессор Хэмилтон знал? – Стало ясно, что рабочая смена решила пойти под откос прямо с утра. Рене озадаченно моргнула, а затем растерянно повторила: – Но почему…
– Говорят, из Монреаля прикатит какая-то суперважная шишка. И поскольку последнее выступление до обеденного перерыва закончится аккурат перед твоей операцией, то… – Энн игриво вздёрнула брови, а Рене застонала. – То думай сама, сколько старых маразматиков во главе с главным снобом придут на тебя поглазеть. И это я молчу про придурков с камерами, которые наверняка забудут выключить вспышки.
Чёрт! Унявшаяся было тревога вспыхнула снова, и Рене нервно отбила жёлтым носочком рваный ритм. Она очень хотела знать, почему Хэмилтон ничего не сказал.
– Может быть, он просто забыл? – пробормотала Рене сама себе, но Энн скептически хмыкнула. – Ну не мог же он меня подставить… Это не в его характере. Просто абсурд!
– Угу-угу. Ты всегда веришь в лучшее, радужных единорогов и ванильных пони, —саркастично протянула медсестра. – Спустись на землю, Роше. Тебе осталось два года до экзамена на лицензию. Прости, но пришло время показательных выступлений. А значит, всё. Кыш. Иди работай и повтори там… что вы там повторяете?
– Протоколы.
– Вот. А ещё не забудь про пациентов. Ночью твоего эпилептика перевезли в отделение, просил передать – его больше не тошнит.
Рене недоумённо замерла, пытаясь понять, отчего новость прозвучала столь необычно, моргнула, а потом улыбнулась так радостно, что Энн усмехнулась.
– Он заговорил? О! Спасибо! – Она подхватила папки и перегнулась через стойку, чтобы поцеловать медсестру в щёку. Та смущённо замахала рукой, словно отгоняла надоедливую муху, и вернулась к подсчёту смен.
– Да я-то здесь причём. Ты же оперировала.
– За новости, Энн, – мягко ответила Рене. – Сколько бы ты ни ворчала, но ведь любишь сообщать нам хорошее.
Она весело подмигнула, а Энн притворно нахмурилась.
– Твою блаженность даже могила не исправит, – донеслось добродушное бухтение медсестры, когда Рене уже бежала по коридору. – Он в пятой!
Но это она уже видела сама, остановившись около двери с картой пациента в прозрачном держателе. Рене коротко постучала и вошла в палату, которую расчертили золотые полосы утреннего солнца.
– Bonjour, monsieur Josher!
– Ах, доктор Роше.
Полный мужчина лет сорока с опухшим из-за недавней операции лицом и перебинтованной головой попробовал сесть, но был тут же остановлен. Привычно взяв пульт, Рене приподняла спинку, а сама одной ногой подтянула поближе стоявший около двери табурет. Шум колёсиков привлёк внимание мистера Джошера. Он глянул вниз – туда, где обутая в жёлтую обувь нога упёрлась в металлическую опору кровати – и удовлетворённо кивнул.