И такая судьба
Шрифт:
А вот с кожей было гораздо хуже. Немаленький кусок ее был оторван и изрезан вражеским клинком. Дмитрий помедлил, думая, как быть. Проблема была в том, что хирурга не существовало. Сам попаданец себя таковым не считал даже при малейшей снисходительности. В конце концов, счел возможным сшить хотя бы крупные куски кожи и потом прилепить ее к телу и сверху привязать повязкой.
Самодержцу больно было дьявольски до посинения. А ведь Дмитрий еще изрядно тянул перевязку. Сначала искал суровую нитку (лучше не было), потом простую стальную иглу. Слава богу, хотя бы нашелся кузнец — штатный работник верфи и, соответственно, крепостной
Увы, в XVIII веке клей был лишь рыбным, во всяком случае, таким его видел попаданец. Так что сшил в единое целое пять кусков кожи, прилепил к телу на биологическом клее в виде крови и сукровицы. И в конечном итоге сверху привязать чистую холщовую тряпицу — далекий прообраз хирургического бинта третьего тысячелетия.
Петру I Дмитрий влил обезболивающее и очищающее, то есть свою водку. Сначала он рассчитывал, что тому хватит глиняной кружки одного из работников. Потом пришлось скорректировать — царь слишком много пил и организм привык даже к крепкой водке Дмитрия. Пришлось подать ему вторую порцию из новой фляжки попаданца.
А уже потом перешел к своей хулиганке жене. Сочувствие к ней быстро перешло к удивлению и даже к угрозе. Петр же все проговорил. Это ж надо прийти к такому состоянию, что напасть на царя! Ну и что он ее ругал по-всякому. На это он и государь. Иных вон он и палкой бьет, а они радуются, что не на плахе еще. Ты хочешь на плаху, моя дорогая?
Даша мужу уже не ответила, поскольку тот начал работать с ее раной. И это только она называлась легкой, но, между прочим, тоже требовала хирургического вмешательства. Без анестезиологии! Без обезболивания! А ведь водку нельзя, она беременная!
Впрочем, учитывая ранний срок беременности, вроде бы еще можно (?). Дал немного, а потом быстренько очистил рану и закрыл ее повязкой. Страдай раненая, сама спровоцировала!
Даша не орала и даже не стонала. Только одна-единственная слеза показала, как ей больно. Мужчины это оценили, Дмитрий целомудренно поцеловал в щечку, Петр I осторожно отсалютовал левой рукой, а князь-кесарь Федор Юрьевич одобрительно чмокнул.
Потом здоровые и дееспособные посоветовались. Решили, что княгиню Хилкову необходимо сразу везти домой (на собственной пролетке), а царя — в его небольшой замок (в карете Ромодановского). Причем пролетку Дмитрий проведет сам, а кучер Герасим быстренько побежит к знакомому немецкому (европейскому) дохтуру, чтобы посмотрел и, если надо, еще обработал сначала Петровскую нелегкую рану, а потом следом и Дашину.
Для стимуляции Герасим должен был дать немцу кошелек серебряных рублевиков. Самому Герасиму Дмитрий обещал к вечеру на кухне дать (через экономку) два полных стакана водки (местной сивухи). Ему хватит. И то водка будет дана, если поручение будет сделано в срок и четко.
Порешили и осторожно, чтоб не потревожить раны, поехали каждый к себе. Дмитрий, сидя на облучке кучера ехал молча, только иногда косился на жену. Дашу такое молчание несколько напрягало, и она решила, что наступление — лучшая оборона. Благо хмель после выпитой водки еще подействовал.
Я — настоящая россиянка и верноподданная нашего царя, — объявила она, — он сам начал первый, как ты говоришь, совсем
'О, как! — поразился Дмитрий, — ну Даша и златоуст! И себя закрыла в политическом плане и мне дала знать, что к его женщине пристает, мол, ревнуй, муж! А сама подала себя таким тихоньким ягненком, что слезы умиления протекут.
— Дашенька! — проговорил он мягко, — ты умничка и красавица, только вот зря ты так. Не надо было тебе лезть пруд с щуками, да уж поздно уже. Значит так, — он помолчал, раздумывая, — насчет верноподданной, это ты правильно сказала. Но вот насчет приставания немедленно перестань. Понимаешь, — бросил он на нее стремительный взгляд, — наш царь Петр, конечно, правитель великий, но в плане личном он сейчас сильно зависит, наверное, жены Марты Скавронской.
— Метреска, — недоверчиво возразила Даша, впрочем, цепко посмотрев на мужа. Дмитрий правильно подумал, что она очень мудрая и внимательная.
Остановив немного разговор, он остановил пролетку в своем дворе, отдал пролетку слугам, а сам бережно внес Дашу в дом. И сразу поднялся в их семейную спальню. Там ближнюю служанку Мафлушу, почти подругу, если только можно сравнивать княгиню и крепостную девку, Дмитрий сразу отправил на кухню, велел ей принести какой-нибудь компота, бутылку венгерского, вино держали для отца, но вот пришлось для жены. Различные, конечно, закуски. Подумав, приказал кухне печь всякие пирожки и печень и сварить, какой-нибудь западный суп. Повары их на удивление оказались мастера и мастерицы в переделке на западную кухню.
А сам сделал еще одно сугубо важное дело — снял дневной наряд корабельного подмастерья и надел легкую ночнушку. Сам, совсем без помощи служанок. Даше опять было очень больно и хотя бы легкое прикосновение было ей приятно.
Потом помог Мафлуше поставить посуду, пищу и напитки и отпустил служанку. Той, с постоянной гримасой удивления и поражения, очень хотелось знать кошмарные вести, как это барыня княгиня Дарья Александровна была даже не искалечена, а ранена. Очень интересно!
Ничего, вот уедет он из дома, и они всласть наговорятся, две сороки. Пока же, до прихода знакомого врача, им надо самим многое обговорить. И очень желательно без лишних ушей, даже слуг, которые тоже имеют рты, очень болтливые на дыбе.
Но перед этим он еще дал бестолковой жене Дашке лекарство от головной боли, если так можно выразиться. Положил на лоб тряпку, предварительно смочив ее в ведре с холодной водой, да смочив виски в уксусе. Ах, где же этот старый для XXI века анальгин или, хотя бы, цитрамон!
Посмотрел на Дашу. Та даже от этих «лекарственных» средств немного отошла, лицо слегка порозовело. Дмитрий заторопился:
— Дашенька, сейчас ты немножечко отдохнешь, но перед этим я буквально скажу тебе пару слов, ага?
Жена посмотрела на него. Видимо, ей было очень тяжело, потому что она не стала ни говорить, ни даже двигать головой — ни отрицательно, ни положительно. Только открыла-закрыла глаза. Мол, говори, куда уж я денусь.
— В этих самых ассамблеях, которые ты язвительно называешь пьянками, мин херц Питер после двух — трех стаканчиков МОЕЙ води, очень крепкой, от которой развязываются языки, все чаше говорил о его метреске Марте. А в последние вечера уже все тверже стал говорить о венчании с ней. Судя по всему, дело уже идет к концовке.