И тысячу лет спустя. Трэлл
Шрифт:
Мира грустно и криво улыбнулась, поморщившись от боли в шее.
— Я просто… я просто еще не родилась…
— Что это значит?
Мирослава села полубоком, чтобы лучше видеть Райана. Она смотрела точно в его зеленые глаза, которые сияли ярче самой луны над ними. Страх сковал грудь, Мирослава так и не произнесла тех слов, которые должна была. Всему свое время. Пусть все случится по порядку. Быть может, беда не приходит одна, но пусть они хотя бы приходят по очереди, чтобы успеть с ними справиться.
Мирослава откинулась на стог сена, неловко
— Эй, осторожно, — Райан тут же потянулся к ее шее, заметив красное расползающееся пятно на лоскуте ткани. — Я…
Его большой палец случайно коснулся ее подбородка, и Мирослава закрыла глаза. Казалось, в одном только кончике его пальца было так много тепла и магии, которые тут же соединились с ее собственными через кожу. Мирославе почудилось, будто она даже почувствовала ту магию, что пролилась из кончика его пальца в ее подбородок. И если бы магию можно было увидеть, точка их соприкосновения заискрилась бы, а после эта магия… принялась бы лечить. Быть может, не ее рану на шее, но душу точно.
Райан вдруг убрал руку, покраснел и сел на место. Она знала: он почувствовал то же самое. Они сидели молча еще с полчаса и не двигались, чтобы их плечи продолжали касаться друг друга. Иногда Райан будто бы случайно чесал лодыжку или поправлял волосы, чтобы потом сесть еще плотнее, еще ближе к Мирославе.
«Такой мальчишка!» — подумала Мирослава про себя, но посмеялась вслух не сдержавшись.
— Все хорошо? — тут же спросил Райан, повернулся к ней лицом и наклонился: еще один удачный момент, чтобы быть ближе, чтобы смотреть друг на друга.
— Все хорошо, — прошептала Мирослава и посмотрела на его красные губы.
Райан перестал дышать. Он поймал этот взгляд. Еще секунду он изучал ее длинные опущенные ресницы, а затем и сам опустился ниже — на ее губы.
— Сегодня, когда ты… когда ты поцеловала меня, я…
— Сюда! — послышалось из-за стога сена.
Райан и Мирослава тут же отпрянули друг от друга и одновременно сглотнули слюни, накопившиеся во рту: так обычно случается, если, будучи голодным, долго смотреть на аппетитную булочку.
Олег привел знахарку. Она уже знала, что делать. Сняла повязку, успокоила словена, что с его ладушкой все хорошо, обработала рану настойками из трав и наложила новый лоскут, пропитанный той же настойкой. Мирославе нравился запах, хотя он и отдавал чем-то резким вроде перца. Но больше всего ей нравилось думать, что Райан все же хотел ее поцеловать. И тогда сомнения снова взяли верх. Должна ли она вернуться?
— Райан, могу я попросить тебя? — Марна заговорила, когда знахарка оставила ее.
— Всегда.
— Пожалуйста, дай мне еще снадобья… иначе я пропаду… пропаду… там… на… — она не могла говорить прямо в присутствие Олега. — Мне очень надо.
Райан немного подумал, переглянулся с Олегом. Он согласился и решил, что еще не пришел тот момент, когда он должен был рассказать вёльве правду о тех грибах-пустышках, что он ей давал. Райан боялся, что весь тогда боевой дух Марны пропадет,
— У меня осталось еще немного, — он достал еще один мешочек из своей сумки, и вёльва расцвела от радости и благодарности.
— Спасибо, Райан…
— Марна, — Олег вдруг сел на корточки напротив Мирославы и громко проглотил ком в горле. — Мы на рассвете выходим. Теперь, когда варяги уйдут вместе с нами, ты будешь здесь в безопасности. Но все же береги себя. Береги себя для себя и для меня. Это будет мне смыслом выжить, чтобы еще раз увидеть твой лик. Я не переставал думать о тебе с самого дня, когда ты появилась из воды. Я не переставал думать о тебе с тех пор, как ты поцеловала меня. Я не люблю держать меч в руке, но я буду воевать храбро, чтобы выжить и увидеть тебя снова.
Райан, услышав слова Олега о их поцелуе, посмотрел на Марну огорченно-удивленно, а потом будто в его глазах что-то изменилось. Он снова стал тем самым Райаном, что был прежде, и закрыл свое сердце ото всех кроме Бога и Маккенны.
Олег ушел, и Марна хотела объясниться перед Райаном, но он тут же пресек эту затею.
— Ты не должна мне что-то говорить. Это моя вина, что я это услышал. То, что произошло сегодня между нами, Марна… Я испугался. Потому что прежде никогда не целовал девушку. Но я буду плохим человеком, если воспользуюсь этим и не скажу правды. Ты мне очень дорога. Как друг. Мы многое вместе прошли. И ты спасала меня. А я спасал тебя. И сегодня, когда я увидел тебя там, с Синеусом… я будто снова увидел тот день и свою сестру. Я вспомнил все так ярко и так живо… Я вспомнил. Я все вспомнил, Марна. Спасибо тебе за это. Но каждый раз, когда я смотрю на твое лицо, я пытаюсь вспомнить и лицо Маккенны. Я вижу ее в тебе. Я бы мог сделать хоть что-то, но я не сделал ничего…
— Ты был ребенком, — Марна коснулась руки Райана. — Это не твоя вина.
— Я… и я впрямь люблю тебя. Самой чистой любовью, какую только может испытывать настоящий христианин, но любовь моя гораздо выше той, которая нужна тебе и которую ищешь ты… Эй, почему ты плачешь, Марна?
— Райан, я… — она выдохнула и утерла слезы. — Ты спросил меня, кто я? Я — тот человек, который все это создал.
— Я не понимаю.
— Я тот человек, который сделал тебя трэллом. Тот человек, который убил твою мать и позволил Синеусу увезти тебя в Гардарику. Я… я тот человек, который распял тебя на кресте…
— Ты несешь чепуху, — испуганно прошептал Райан. — Ты сейчас говоришь так, будто ты сам Господь!
— Нет… нет… Я… — она вздохнула. — Я… хуже.
— Так скажи мне тогда! Скажи мне все! И если я вижу тебя сегодня в последний раз, я имею право знать, кого полюбил всем своим сердцем! Скажи мне правду о себе и о… Маккенне… Она жива или нет? Где она? Скажи мне, Марна, если ты смеешь равняться с самим Господом!
— Я не могу знать, — прошептала Марна. — Тогда, в Лимерике, она выжила. Это правда. Синеус не убил ее. Думал, что убил, но она выжила. А больше… я не знаю ничего, Райан. Я не знаю… прости меня.