И у палачей есть душа
Шрифт:
В квартире на пятом этаже жили тогда мои дедушка с бабушкой Руньоны, мама, ее незамужняя старшая сестра Маргарита, которую мы звали «крестная», и два ее младших брата — Фернан и Шарль.
В 1928 году бабушка сломала шейку бедра и больше не могла подниматься на пятый этаж, так как в доме не было лифта. Мы переехали с рю де Мартир в Сен-Жермен-ан-Ле, где я живу с тех пор.
Мы занимали весь первый этаж большого здания на авеню де ла Републик, которым владели наши друзья из Пуату. Этот особняк, отель Фюрстенберг, построенный в классическом стиле и чрезвычайно элегантный, во времена Людовика XIV был английским посольством. Я жила в нем больше пятидесяти лет, вплоть до смерти мамы в 1981 году;
Мой дед, Поль Руньон, был профессором парижской консерватории. Ради соблюдения исторической точности, а не из семейной гордости, я должна напомнить, что он был одним из самых значительных и самых уважаемых музыкальных педагогов своего времени. Он был известен во всем мире, и занятий с ним добивались лучшие пианисты. В Консерватории он преподавал сольфеджио. После тридцати лет преподавания на Рю де Ром, с 1891 по 1921 год, он вышел на пенсию, но преподавать не перестал. В течение оставшихся ему пятнадцати лет жизни он продолжал принимать новых учеников и помогать тем, кого учил прежде.
Он был также и композитором, и от него осталось множество произведений, написанных в основном в начале XX века. После моего рождения и в особенности после того, как мы к ним присоединились на рю де Мартир, он работал у себя. В доме царила музыка, все в нем подчинялась требованию качества и красоты. Музыка была воздухом, которым мы дышали. С первого дня она стала для меня близкой подругой. Она не была дополнительным занятием, придатком к жизни, как у большинства людей, включая и меломанов. Она была самой жизнью. Освоить ноты мне было не труднее, чем буквы. Грамматика была предметом для изучения, сольфеджио — очевидностью. Так же как французский и немецкий языки, а может быть, и больше, музыка была моим родным языком.
Моя незамужняя тетя, «крестная», преподавала фортепиано. Мама играла на скрипке. Они много музицировали вдвоем. Мой брат Франсис учился играть на скрипке. Я с самых ранних детских лет сидела за пианино. Мне рассказывали, что мои руки сами легли на клавиши. Я мгновенно выучила ноты. В общем, у меня был дар. Я говорю без ложной скромности, но и без гордости или высокомерия. Я научилась играть на фортепиано, почти не заметив этого…
Маленькой девочкой я уже знала, что меня ждет: я буду пианисткой, музыка станет моей жизнью. К семи годам я уже была твердо уверена в этом. Я проводила за пианино много часов в день. Каждый вечер я играла по полчаса дуэтом с моим братом Франсисом, он играл на скрипке. И сам дедушка проводил по двадцать-тридцать минут, работая со мной.
Первые годы дед приносил мне крупно переписанные ноты, чтобы мне было легче разбирать их. Он был требователен. Я уже сказала, что фортепиано было для меня удовольствием. Это правда, но и речи не могло быть о том, чтобы баловаться за инструментом, делать невесть что или попусту терять время. От великого учителя Поля Руньона я восприняла, что радость рифмуется со строгостью, прежде всего в музыке и, в конечном счете, во всех областях жизни.
Я все любила: Бах и Бетховен определили мое музыкальное становление, и дед любил, чтобы я над ними работала. Он сам составлял мне программу, но я быстро добралась до таких композиторов, как Дебюсси и Равель, которых дед не принял. У меня был аналитический ум.
Говорят, что дети уклоняются от сольфеджио, но я больше всего любила разбирать сочинения, анализировать форму, понимать конструкцию отрывка.
Я всегда знала произведение наизусть, перед тем как начать играть. Все было мне интересно. Всякий раз, когда я приступала к новому для меня композитору, я задавала тысячи вопросов. — Как он жил? Как выучился музыке? В каком обществе рос? Кто на него влиял? Занимался ли он другими делами? — Я хотела
Очень рано меня посадили играть перед публикой. Не бывало, скажем, семейных событий, где меня не просили бы играть. Иногда дед брал меня на свои занятия и всегда сажал за инструмент. Для его учеников я была «внучка Поля Руньона». Должна признать, что это производило впечатление, но мне следовало быть на высоте. Была ли я? Во всяком случае, так мне говорили. Одно могу сказать с уверенностью: я никогда не волновалась перед выходом на сцену.
Больше всего меня восхищало, что в дом постоянно приходили самые знаменитые музыканты того времени, так что передо мной всегда, как образец, стояла высшая степень совершенства. Особенно сильное впечатление на меня произвели два ученика моего деда: Альфред Корто и Ив Нат. Корто поражал меня, Нат был очарователен. Он отличался редкой приветливостью и благорасположенностью. Помню, как я прыгала на его коленях. Он часто приходил к нам в Париже; дед принимал его и в своем доме в Боне. Нат терпеливо работал со мной над сонатами Бетховена, а ведь он был одним из лучших их исполнителей. От него осталась запись всех Бетховенских сонат, которую очень ценят и всегда разыскивают меломаны.
Он усаживал меня на табурет, просил играть, потом занимал мое место, чтобы объяснить фразу или аппликатуру [10] перед тем, как проиграть снова.
После каждого его посещения я могла конкретно оценить свои успехи в игре. После смерти деда в 1934 году я сохранила отношения с Ивом Натом и со многими другими пианистами. Мне было девять лет, когда я, можно сказать, дала первый сольный концерт. Профессор Руньон решил устроить публичный концерт своих лучших учеников и в этот день добавил к списку внучку, хотя я была на много лет младше всех остальных. Это было в зале Гаво, не в большом зале, а в одном из маленьких залов верхнего этажа, которые вмещали от ста пятидесяти до двухсот человек. Помнится, в этот день я играла одну из поздних сонат Бетховена.
10
Аппликатура — способ переборки пальцев на музыкальном инструменте; расстановка, постановка пальцев. Также обозначение этой расстановки в нотах с помощью цифр или иным способом.
Вскоре я смогла выступить в Женеве под управлением дирижера Эжена Орманди. Этому великому венгерскому дирижеру было тогда около тридцати пяти лет, он только что стал руководителем Филадельфийского оркестра, одного из лучших в Америке, и в течение дальнейших сорока лет оркестр хранил печать его дара. Тогда он еще не достиг всемирного признания, но музыкальная общественность уже предсказывала ему блестящее будущее.
В день концерта солист заболел, и организаторы в спешке схватили внучку Поля Руньона. В программе был концерт Грига, а я только что выучила его. Я очень гордилась оказанной мне честью. Впоследствии я редко играла с оркестром, предпочитая сольные выступления.
Примерно в это время я поняла, что стану концертирующей пианисткой, что фортепиано будет для меня не времяпрепровождением, а смыслом жизни, способом выразить себя и разделить с другими дары, полученные от Господа. Я говорю это без высокомерия. Замечу, что никто в нашей семье не препятствовал мне. Напротив, я научилась никогда не лезть вперед; всегда держать перед глазами предстоящий путь, а не те преимущества, которые у меня могли быть перед другими людьми. И если я возвращаюсь сегодня к перспективам реально открывавшейся передо мной музыкальной карьеры, то только для того, чтобы была понятна незаживающая рана, которой стала для меня необходимость отказаться от фортепьяно после войны.