И в горе, и в радости
Шрифт:
Опыт подсказывал Марку: в больницу обращаться не стоит. Да и к чему? В его распоряжении имелись лучшие доктора, светила медицины. Да и матери — Диане Петровне Юстицкой — он пока не будет сообщать о происходящем… Чем меньше людей в курсе, тем, в данном случае, лучше. Но что же случилось с Кирой? Что привело ее сюда, в чужой загородный дом? Зачем она так странно одета — обрезанные на коленках мужские джинсы, явно на пару размеров больше, нелепая, дикая футболка… И главное: она больна, или травмирована, или просто испугана? Или все вместе навалилось на бедную девочку?!
— Везем ее в Петергоф. И никому
ГЛАВА 21
Тот, кто заносчивым был и сводил надменные брови,
Ныне игрушкой в руках девушки слабой лежит.
Тот, что когда-то считал, что надо преследовать деву,
Сам укрощенный, теперь вовсе надежды лишен.
Она открыла глаза, и сон возобновился. Сон, который есть жизнь. Сначала из рассеивающейся туманной пелены проступили участливо нахмуренные брови. Они летали в тумане, как две хлопочущие птицы. Потом обозначилась благородная горбинка носа, чем-то похожего на плывущий по молочной воде челнок. Следом проступили контуры тонких, крепко сцепленных губ. Губы разжались, и до нее долетел мужской, бархатный, вселяющий надежду и уверенность голос. Надежный голос. Звук так сразу понравившегося ей голоса долетал до ее слуха не синхронно с движением губ, а с небольшим опозданием, как бывает порой в кино при неудачной озвучке.
Сомнений быть не могло. Над ней, лежащей под теплым и легким одеялом на мягкой постели, склонялся мужчина и говорил что-то, а она, пока еще плохо его понимая, внутренне почему-то радовалась каждому произнесенному им слову.
— Кира! Милая, родная моя девочка! Ты наконец-то очнулась. Ты пережила глубокий обморок, мы с ним справились. Ничего не бойся. Отныне ты в полной безопасности. Ты узнаешь меня, Кира?
Она не узнавала, да и не пыталась — слишком мало сил. Силы-то вернутся, она чувствовала, что обязательно вернутся, — ей было хорошо и спокойно здесь, а где это здесь — не важно… Только вот зачем он все время называет ее таким странным, резким и колючим именем? Ведь ее настоящее имя…
— Кто… я? Как… меня… зовут? МИНОС? Что это? — Мысли у нее путались, слова пока давались с трудом. Язык ощущался чужим и непослушным. Но губы были предусмотрительно увлажнены каким-то приятным на вкус травяным снадобьем и не растрескались. Она догадалась, что за ее состоянием неусыпно следили.
— Ты Кира, Кирочка Морозова. А я Марк Дмитриевич Краснов. МИНОС — это нефтяная компания, а я ее президент. Помнишь, ты позвонила мне, попросила о помощи? А до того мы виделись в театре и глядели друг на друга, не зная, что сказать. Ты узнаешь меня? Ты помнишь, о чем я говорю?
Она опять не узнавала и не помнила. И недоумевала: как можно позабыть собственное имя… А ее спаситель, приоткрыв двери в другую комнату, радостно кричал:
— Зинаида Германовна! Она очнулась и заговорила!
Каждое новое утро, заглядывающее в окна раз от разу все позже и позже, начиналось теперь для Киры одинаково. Она спешила проснуться, уже заранее зная, что на столе, посреди большой просторной комнаты, ставшей отныне ее уютным пристанищем, обязательно будет стоять букет цветов. Каждое утро — новый.
Цветы стояли прямо в корзинке, а иногда — в потрясающей по красоте хрустальной вазе. Кире нравилось наблюдать, как лучики осеннего солнца преломляются в хрустале, и попутно вспоминать названия цветов — от утра к утру все успешнее.
Георгины и пышнотелые хризантемы, в чьих лепестках обожают скрываться главные ценители флористики — насекомые; свободные микрофоны гладиолусов: подойди и скажи все, что думаешь о красоте; горько-сладкие розы и пряные астры, о которых автор «Петербургских трущоб» Всеволод Крестовский в одном стихотворении написал, что они, оставленные на волю судьбы поздней осенью дачниками, «домерзают одиноко». Грустный глагол — «домерзают»!
Насмешнице судьбе угодно было распорядиться, чтобы Марк заказывал цветы в магазине сети «Деметра». Какая ирония! Однажды, глядя на свои любимые лилии — к ним Кира всегда питала необъяснимое пристрастие, — она отчетливо услышала, что ее кто-то зовет по имени. Как давным-давно, когда-то в другой жизни. Это длилось несколько бесконечных мгновений. Женский голос, низкий и нежный, зовущий ее из глубины лет, смолк, а Кира так и не вспомнила, кому он принадлежит.
Тщательный каждодневный уход, по-домашнему сочувственное отношение окружающих, а именно столетней Зинаиды Германовны, называющей ее не иначе как внучкой, изысканная и полезная, тщательно приготавливаемая в расчете на хрупкое здоровье пища и, что гораздо важнее, постоянные заботы Марка, который разве только пылинок с нее не сдувал, в конечном счете сделали свое дело. Даже каменнолицый Харон принял участие в хлопотах вокруг гостьи. Как-то ближе к вечеру, когда гостья забеспокоилась, он пришел в гостиную и показал два десятка необыкновенных китайских фокусов.
— Слушай, брат, я и не подозревал за тобой таких талантов, — констатировал Марк, с не меньшим, чем Кира, удовольствием наблюдавший за импровизированным представлением.
— Это моя работа, — заявил китаец и удалился.
Разумеется, после такого умопомрачительного шоу Кира поднялась и быстро пошла на поправку.
Ее ноги окрепли, а глаза засияли. Плечи расправились, а к волосам вернулся их прежний блеск. От рождения малоежка, она теперь с удовольствием пила из пиал насыщенные бульоны, смаковала белоснежные куриные котлетки и внимала тонкому послевкусию абрикосового мусса.
А Германовна каждый день поила ее клюквенным морсом. Питью из толченой с сахаром клюквы она придавала какое-то сакральное значение, утверждая, что «клюковка-то ото всех болезней и хворей лечит».
— Ты не обращай внимания, — шутливо произнес Марк, заметив, что Кире порядком поднадоел универсальный напиток Германовны. — Она всех спасает исключительно клюквенным морсом. Когда в детстве я болел ангиной, то не знал, куда от этого деться! Но если ничем не болел, то клюквенного морса как раз очень хотелось. А Зинаида вредничала и не давала, представляешь?