И в засуху бессмертники цветут... К 80-летию писателя Анатолия Знаменского. Воспоминания

Ротов Виктор Семенович

Короче, этот окололитературный прохиндей, он же «вор в профессорской мантии», он же ничто(жество), он же «сперматозоид Канашкин(д)» — из тех же, из талмудистов, которые пляшут на трупах и шествуют победно по земному «шарику» по щиколотки в крови. Справляют затяжной Пурим. Пока православный люд исповедует «не убий», они каждый день часами демонстрируют по телевидению кровавые фильмы. И, чувствуется, упиваются этой телекровью. С каким смаком показали недавно даже «Перл Харбор». И мы, похоже, прогнулись. Осталось только водрузить впереди нас, так называемых россиян, «барана — провокатора». Послушного президента.

Исламский мир, тот вздыбился в противоположность православному. Не хочет идти на заклание; устроил им

в ответ всемирную интифаду. Недавно даже в Кении достали их: взорвали гостиницу, в которой они поселились. Одна из пострадавших сказала в микрофон журналисту: «Похоже, в мире уже не осталось места, где бы евреи чувствовали себя в безопасности». Поистине так! Ибо даже в небесах где-то, в космосе, их не жалуют. Может, даже сам Бог: стоило появиться израильтянину в составе экипажа Шатл-Колумбия и… Словом, не приемлет их даже космос. В чем дело? А в том, что где бы ни появился этот всемирный гражданин, там «неправда делается».

Однако они продолжают упорно задираться со всеми. Даже с соседями, с Палестиной, разодрались! По сути дела — со своими. Неужели не понимают, что весь мир поднимается против них? За ту же Палестину. За Ирак. Поставили на уши весь мир. Неужели они в этих событиях не слышат раскаты всемирной неприязни?! Неужели до них не доходит, что эта их бредовая идея всемирного господства сродни гитлеровской? Что она приведет их в никуда.

Довели до инсульта Шолохова. Потом Знаменского — очередную тысячную или миллионную свою жертву. Ну и что? На их место встанут новые тысячи, миллионы…

Один из приемов, при помощи которого они «уничтожают» неугодных — это замалчивание. Замалчивали Гоголя, Достоевского, Есенина; терзают до сих пор М. Шолохова; забыли (как бы забыли) В. Г. Короленко: во Всемирную литературу вошли Коротич, Копштейн, а Короленко опустили, не сочли нужным. В. Лихоносов наш и тот представлен рассказом, а В. Короленко — нет.

Явное деление на «свой» и «не свой». А мы-то думаем — гадаем, что творится с нашим мэтром? Долдонит на всех перекрестках — «на Кубани нет писателей». (Разумеется, кроме него, Лихоносова). Чей заказ вы выполняете, Виктор Иванович? Неужели вы думаете, что ваши коллеги не понимают, откуда ветры дуют? Я в свое время в очерке противопоставил вас (благородного) подлому В. Канашкину. Теперь вижу — похоже, вы одного поля ягоды.

Другим приемом, при помощи которого они «уничтожают» неугодных — моральные истязания. Это они, не Сталин, гноили в лагерях Королева, Туполева; весь цвет русской науки; это они «пасли» в ГУЛАГе миллионы русских людей (да и единоверцев заодно), наживаясь на горе людей; это они порушили великую державу СССР, продали и продают естественные ресурсы страны; сделали Россию посмешищем перед всем миром. В мирное время морят голодом и холодом народ. И думают, что это сойдет им с рук. Не надейтесь, господа хорошие! Судный День грянет. Это не мы вам говорим. Это сказано в Священном Писании.

5. Под знаменем Знаменского

Мы познакомились с Анатолием Дмитриевичем, когда он жил еще в Хадыженске. По какому-то делу я зашел в писательскую организацию (я был тогда в числе так называемого литактива), и там, в приемной, впервые воочию увидел Знаменского. До этого я знал его по книгам «Неиссякаемый пласт», «Ухтинская прорва»… Мы поздоровались с ним за руку. Он сказал мне: «Сейчас у нас бюро. Квартирный вопрос. Ты подожди меня, поговорим».

После бюро он заспешил на автобус. «Потом поговорим».

Потом я больше слышал о нем, нежели общался с ним. Слышал, что к нему ездят или даже ходят пешком писатели и начинающие. Одни, чтобы пообщаться с умным человеком, другие — заручиться его поддержкой. Говорили, что он хорошо принимает гостей. Хлебосольно. Особенно любит об этом вспоминать Г. Пошагаев, ходивший к нему в Хадыженск пешком.

Потом я слышал, что он переехал

на жительство в Краснодар. Постепенно в моих глазах А. Д. Знаменский становился (и на самом деле был) одним из ведущих писателей на Кубани. Я его уважал даже заочно. И как бы побаивался. Уж больно высоко он парил в моем представлении. И, тем не менее, судьба потихоньку подталкивала нас друг к другу. Особенно после публикации в альманахе, который он редактировал тогда, моей повести «Шестой в бригаде». Он отмечал ее, как большую мою творческую удачу и всячески расхваливал. В одной из статей своих в «Купине неопалимой» о литературной молодежи хорошо отозвался и обо мне. С этого момента я почувствовал его плечо. Хотя очередную мою повесть «На этой стороне» он довольно крепко «пощипал».

При встречах я чувствовал на себе его пристальный взгляд. У него взгляд острый, скользящий. Мне было в его присутствии немного боязно и неуютно. Я никогда не знал, как он ко мне относится в данный момент. Позже я понял, что эта манера его общаться с людьми — ничто иное как привычка держать людей, которых недостаточно знает, на определенном расстоянии.

Постепенно это «расстояние» между нами сокращалось. И однажды я почувствовал, что он полностью мне доверяет.

У меня уже накопилось достаточно журнальных публикаций, даже вышли отдельные книжки, меня пригласили ответсекретарем в альманах «Кубань». Словом, я вплотную приблизился к тому, чтобы дерзнуть подать заявление о приеме в члены СП. К этому времени я уже знал, что с виду монолитную писательскую организацию раздирают противоречия. Что в ней противоборствуют две группировки. Условно назовем их согласно последним веяниям «демократическая» и «патриотическая». Лидером «демократической» был В. А. Монастырев, «патриотической» — П. К. Иншаков, за которым явно стоял А. Д. Знаменский. Прием в члены СП тогда был крайне затруднен. Группировки старались провести «своих» людей. Доходило до элементарных торгов: если вы проголосуете за такого-то, то мы проголосуем за такого-то. Я оказался как бы между двух огней. Хотя как-то поддерживали меня и те, и другие.

Волею судеб я попал под «крышу» самых влиятельных людей «демократической» и «патриотической» сторон нашей писательской организации.

С «патриотической» стороны мной интересовался П. К. Иншаков. Он меня и «просветил» о том, что в писательской организации противоборствуют две группировки. И даже посоветовал взять рекомендации для вступления в СП у той и другой стороны. Я так и сделал: с этой стороны рекомендацию дал мне П. К. Иншаков, с той — Ю. Н. Абдашев. Третьим рекомендателем я «взял» А. Д. Знаменского. И это была, как я потом понял, как бы «ошибка» с моей стороны. В понятии «демократов», видно, я тяготел к ним. И вдруг третью рекомендацию попросил у «патриотической» стороны. Меня и прокатили при приеме в 1982 году. И приняли аж в 1992–м! Десять лет спустя. Хотя я пытался «исправиться» — взял четвертую рекомендацию у В. А. Монастырева. Но это уже не помогло: меня четко определили в «патриоты». А я, кстати, и не возражаю. Когда апрелевцы «отлупились» от нас, я с ними не пошел, потому что с самого начала не принял горбачевские завихрения с этой перестройкой; а потом и так называемые реформы, которыми нас до сих пор душат.

Вскоре после приема меня в члены СП состоялось отчетно-выборное писательское собрание, и меня избрали членом бюро. Будучи членом бюро, я мог довольно часто наблюдать А. Знаменского, который тоже вошел в новый состав. Члены бюро В. Лихоносов, И. Варавва и А. Знаменский были почти непререкаемыми авторитетами, имевшими решительное влияние на принятие любого решения. Мы — «подголоски» — или соглашались с мнением «аксакалов», или молча голосовали «за».

Я стал замечать, что мнения А. Знаменского и В. Лихоносова резко расходятся. И. Варавва принимал то одну, то другую сторону. Обычно с подначкой или с шуткой, вызывая у членов бюро