И вблизи и вдали

Городницкий Александр Моисеевич

ЧИСТЫЕ ПРУДЫ Анне Наль Все, что будет со мной, знаю я наперед, Не ищу я себе провожатых. А на Чистых прудах лебедь белый плывет, Отвлекая вагоновожатых. На бульварных скамейках галдит малышня, На бульварных скамейках разлуки. А ты забудь про меня, ты забудь про меня, Не заламывай тонкие руки. Я смеюсь пузырем на осеннем дожде. Надо мной - городское движенье. Все круги по воде, все круги по воде Разгоняют мое отраженье. Все, чем стал я на этой земле знаменит - Темень губ твоих, горестно сжатых… А на Чистых прудах лед коньками звенит, Отвлекая вагоновожатых. Август 1962 г., р.Сухариха

ИНДИЙСКИЙ ОКЕАН Тучи светлый листок у луны на мерцающем диске. Вдоль по лунной дорожке неспешно кораблик плывет. Мы

плывем на восток голубым океаном Индийским, Вдоль тропических бархатных благословенных широт. Пусть, напомнив про дом, догоняют меня телеграммы, Пусть за дальним столом обо мне вспоминают друзья. Если в доме моем разыграется новая драма, В этой драме, наверно, не буду участвовать я. Луч локатора сонный кружится на темном экране. От тебя в стороне и от собственной жизни вдали, Я плыву, невесомый, в Индийском ночном океане, Навсегда оторвавшись от скованной стужей земли. Завтра в сумраке алом поднимется солнце на осте, До тебя донося обо мне запоздалую весть. Здесь жемчужин навалом, как в песне Индийского гостя, И алмазов в пещерах, конечно же, тоже не счесть. Пусть в последний мой час не гремит надо мной канонада, Пусть потом новоселы мое обживают жилье, Я живу только раз, мне бессмертия даром не надо, Потому что бессмертие - то же, что небытие. Жаль, подруга моя, что тебе я не сделался близким. Слез напрасно не трать - позабудешь меня без труда. Ты представь, будто я голубым океаном Индийским Уплываю опять в никуда, в никуда, в никуда… 26 января 1984 г., НИС "Дмитрий Менделеев", Индийский океан

ПЕРЕДЕЛКИНО Позабудьте свои городские привычки,- В шуме улиц капель не слышна. Отложите дела - и скорей к электричке: В Переделкино входит весна. Там зеленые воды в канавах проснулись, Снег последний к оврагам приник. На фанерных дощечках названия улиц- Как заглавия давние книг. Там, тропинкой бредя, задеваешь щекою Паутины беззвучную нить. И лежит Пастернак под закатным покоем, И веселая церковь звонит. А в безлюдных садах и на улицах мглистых Над дыханием влажной земли Молча жгут сторожа прошлогодние листья- Миновавшей весны корабли. И на даче пустой, где не хочешь, а пей-ка Непонятные горькие сны, Заскрипит в темноте под ногами ступенька, И Светлов подмигнет со стены. И поверить нельзя невозможности Бога В ранний час, когда верба красна. И на заячьих лапках, как в сердце - тревога, В Переделкино входит весна. 1964 г., Переделкино

ЛЕНИНГРАДСКАЯ Мне трудно, вернувшись назад, С твоим населением слиться, Отчизна моя, Ленинград, Российских провинций столица. Как серы твои этажи, Как света на улицах мало! Подобна цветенью канала Твоя нетекучая жизнь На Невском реклама кино, А в Зимнем по-прежнему Винчи. Но пылью закрыто окно В Европу, ненужную нынче. Десятки различных примет Приносят тревожные вести: Дворцы и каналы на месте, А прежнего города нет. Но в плеске твоих мостовых Милы мне и слякоть, и темень, Пока на гранитах твоих Любимые чудятся тени И тянется хрупкая нить Вдоль времени зыбких обочин, И теплятся белые ночи, Которые не погасить. И в рюмочной на Моховой Среди алкашей утомленных Мы выпьем за дым над Невой Из стопок простых и граненых - За шпилей твоих окоем, За облик немеркнущий прошлый, За то, что, покуда живешь ты, И мы как-нибудь проживем. 1981 г. Ленинград

ДОНСКОЙ МОНАСТЫРЬ А в Донском монастыре - Зимнее убранство. Спит в Донском монастыре Русское дворянство. Взяв метели под уздцы, За стеной как близнецы Встали новостройки. Снятся графам их дворцы, А графиням - бубенцы Забубенной тройки. А в Донском монастыре - Время птичьих странствий. Спит в Донском монастыре Русское дворянство. Дремлют, шуму вопреки, – И близки и далеки От грачиных криков - Камергеры-старики, Кавалеры-моряки. И поэт Языков. Ах, усопший век баллад - Век гусарской чести! Дамы пиковые спят С Германнами вместе. Под бессонною Москвой, Под зеленою травой Спит – и нас не судит Век, что век закончил свой Без войны без мировой, Без вселенских сует. Листопад в монастыре. Вот и осень, – здравствуй. Спит в Донском монастыре Русское дворянство. Век двадцатый на дворе, Теплый дождик в сентябре, Лист летит в пространство. А в Донском монастыре Сладко спится на заре Русскому дворянству. 1970 г., НИС "Дмитрий Менделеев", Северная

Атлантика

НОВЕЛЛЕ МАТВЕЕВОЙ А над Москвою небо невесомое. В снегу деревья с головы до пят. И у Ваганькова трамваи сонные Как лошади усталые стоят. Встречаемый сварливою соседкою, Вхожу к тебе, досаду затая. Мне не гнездом покажется, а клеткою Несолнечная комната твоя. А ты поешь беспомощно и тоненько, И, в мире проживающий ином, Я с твоего пытаюсь подоконника Дельфинию увидеть за окном. Слова, как листья, яркие и ломкие Кружатся, опадая с высоты, А за окном твоим - заводы громкие И тихие могильные кресты. Но суеты постылой переулочной Идешь ты мимо, царственно слепа. Далекий путь твой до ближайшей булочной Таинственен, как горная тропа. А над Москвою небо невесомое. В снегу деревья с головы до пят. И у Ваганькова трамваи сонные Как лошади усталые стоят. 1963г., Москва

ТРЕБЛИНКА Треблинка, Треблинка, Чужая земля. Тропинкой неблизкой Устало пыля, Всхожу я, бледнея, На тот поворот, Где дымом развеян Мой бедный народ. Порою ночною Все снится мне сон; Дрожит подо мною Товарный вагон, И тонко, как дети, Кричат поезда, И желтая светит На небе звезда. Недолго иль длинно На свете мне жить, Треблинка, Треблинка, Я твой пассажир. Вожусь с пустяками, Но все - до поры: Я камень, я камень На склоне горы. Плечом прижимаюсь К сожженным плечам, Чтоб в марте и в мае Не спать палачам. Чтоб помнили каты - Не кончился бой! Я камень, я камень, Над их головой. Ноябрь 1966 г., Варшава

ИСПАНСКАЯ ГРАНИЦА У испанской границы пахнет боем быков, Взбаламученной пылью и запекшейся кровью. У испанской границы не найдешь земляков, Кроме тех, что легли здесь - серый крест в изголовье. Каталонские лавры над бойцами шумят, Где-то плачут над ними магаданские ели. Спят комбриги полегших понапрасну бригад, Трубачи озорные постареть не успели. Эй, ребята, вставайте, – нынче время не спать, На седые шинели пришивайте петлицы. Вы бригаду под знамя соберите опять У испанской границы, у испанской границы! Но молчат комиссары в той земле ледяной. Им в завьюженной тундре солнце жаркое снится. И колымские ветры все поют надо мной У испанской границы, у испанской границы. 27 февраля 1965г., "Крузенштерн", Гибралтар

ПУЩИН И МАТВЕЙ МУРАВЬЕВ За окнами темно, Закрыты ставни на ночь. Ущербная луна Струит холодный свет. Раскупорим вино, Мой друг, Матвей Иваныч, Воспомним имена Иных, которых нет. Седые рудники Нам спины не согнули, И барабанный бой Над нашею судьбой. Острогам вопреки, Штрафной чеченской пуле Мы выжили с тобой, Мы выжили с тобой. Кругом колючий снег, Пустыня без предела. За праздничным столом Остались мы вдвоем. Идет на убыль век, И никому нет дела, Что мы еще живем, Что мы еще живем. Свечей ложится медь На белые затылки. Страшней стальных цепей Забвения печать. Лишь прятать нам под клеть С записками бутылки Да грамоте детей Сибирских обучать. Не ставит ни во что Нас грозное начальство, Уверено вполне, Что завтра мы умрем. Так выпьем же за то, Чтоб календарь кончался Четырнадцатым незабвенным декабрем! 1983г. Ялуторовск

ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО На Ваганьковом горят сухие листья. Купола блестят на солнце - больно глазу. Приходи сюда и молча помолись ты, Даже если не молился ты ни разу. Облаков плывет небесная отара Над сторожкой милицейскою унылой, И застыла одинокая гитара, Как собака над хозяйскою могилой. Ветви черные раскачивают ветры Над прозрачной неподвижною водою, И ушедшие безвременно поэты Улыбаются улыбкой молодою. Их земля теперь связала воедино, Опоила их, как водкою, дурманом. Запах вянущих цветов и запах дыма - Все проходит в этом мире безымянном. На Ваганьковом горят сухие листья. За стеной звонит трамвай из дальней дали. Приходи сюда и молча помолись ты - Это осень наступает не твоя ли? 1980 г. Москва