И восходит луна
Шрифт:
– Д-да. Страшно.
– И чего тебе страшно?
– спросил Ноар чуть теплее. Но Грайс не смогла ответить. Чего она боялась? Она боялась умереть, боялась, что Кайстофер будет с ней жесток, а она ничего не сможет сделать, ей даже не к кому будет обратиться, боялась, что он будет ей противен, боялась, что слишком во многих вещах он будет непохож на человека.
Грайс молчала, сжимая и разжимая ткань на его плечах. Ноар присвистнул.
– Подожди-подожди, я чувствую драматизацию. Офицер, у нас здесь королева драмы, срочно выезжаем, пока она не утопила в своих слезах весь штат!
Грайс подняла на него глаза, видела она Ноара с трудом,
– Прекрати, дура. Кайстофер - самое правильное существо в мире. Выходя замуж за него, ты выходишь замуж за типичного республиканца. Приятного в этом мало, соглашусь, но, по крайней мере, он не то кровавое чудовище, каких восхваляют наши с тобой родственнички.
– Правда?
– с надеждой спросила Грайс. Ноар кивнул и криво улыбнулся ей. Грайс не стала думать, правда это или же ложь. Ей хотелось верить его словам.
– А как ты живешь?
– спросила она, закуривая следующую сигарету и утирая слезы.
– Хорошо.
– Что, она тоже не такая уж и плохая?
– Она - лучше всех на свете, - задумчиво протянул Ноар.
– У тебя Стокгольмский синдром.
– В отличии от большинства моих знакомых она, по крайней мере, не трусливая дрянь. За это ее уже стоило бы уважать.
Он чего-то недоговаривал, но Грайс считала неправильным бередить его раны.
– Перед тобой теперь все двери открыты, кузина. Карьера, самореализация, деньги - никто не посмеет тебе отказать. Можешь даже начать грабить банки и, будь уверена, мы там, в полиции, не обратим внимания в худшем случае, а в лучшем будем тебе аплодировать. Никто не приносит тебя в жертву, твоя жизнь полна возможностей.
Грайс молчала довольно долго, рассматривая ярко желтеющую в свете фонаря шкурку от банана, вокруг которой мелькали тени крыс.
– А сколько раз тебе это говорили?
– спросила она, наконец. Ноар болезненно скривился, как будто она его ударила.
– Прости, - быстро добавила Грайс.
– Возвращайся в зал, детка, это твой праздник, - усмехнулся он, подталкивая ее в спину. Ей было жаль, что он сказал ей все то же самое, что и остальные, но что еще они могли сделать? Броситься друг к другу и рыдать о том, что их обоих выбрали? Нужно было держать лицо, даже перед родными. Если Грайс и Ноар вынесли что-то из убеждений своей семьи, то не технику умерщвления свиней ритуальным оружием и не способы борьбы с теорией эволюции в школе, а эту болезненную необходимость не показывать никому, что они думают на самом деле о чем бы то ни было.
Сегодня Грайс этот завет нарушила, а Ноар ему последовал, оттого она чувствовала себя расстроенной, униженной, будто она была перед ним голая, а он стоял, закутанный в свое летнее пальто и ухмылялся.
В зале Кайстофер стоял, в руке у него был бокал шампанского, пузырьки лопались в свете хрустальной люстры. Грайс и Ноар неслышно прошмыгнули на свои места. Грайс успела поймать взгляд Олайви, спокойный и надменный, проникающий внутрь, будто Олайви прекрасно знала, о чем они говорили с кузеном. Ее длинные, красивые пальцы погладили обручальное кольцо Ноара, когда он сел рядом.
Грайс заняла свое место рядом с Кайстофером. Он говорил:
– Республиканская партия переживала не лучшие времена, и сейчас ей, как никогда, требуется новый курс, иной ориентир. Мы должны отрефлексировать события на
На пару секунд Грайс показалось, будто бы она видит его по телевизору. Кайстофер явно завершал довольно длинную речь, и у Грайс возникло ощущение, что она случайно наткнулась на его изображение, переключая каналы. Он говорил хорошо и красиво, его белые зубы блестели, а глаза были устремлены поверх голов всех присутствующих, вверх, будто к его собственным мыслям.
Он улыбнулся и отпил шампанского. Гром аплодисментов разразился внезапно и поглотил все, не хлопала одна только Аймили, она вскинула бровь, а потом высунула кончик языка, демонстрируя скуку и отвращение своему симпатичному другу в хорошем костюме, аплодисменты которого так же вливались в общий поток.
Грайс и сама с удивлением обнаружила себя хлопающей. Речь была красивая, складная. Кайстофер обращался к традиционным для каждого человека, ассоциирующего себя с правой партией, надеждам и чаяниям: свободному рынку и процветающему среднему классу, консервативным ценностным установкам и стабильности. Грайс считала себя республиканкой либертарианского толка. Она поддерживала невмешательство государства в экономику и снижение налогов, минимальное социальное обеспечение, однако считала недопустимым вмешательство в частную жизнь, такое, как запрет на аборты или дискриминация людей по признаку расы, пола или же сексуальной ориентации. Но больше всего Грайс не одобряла вмешательства в дела других государств ценой жизни собственных солдат. И сейчас Кайстофер, известный своими консервативными взглядами, вдруг обращался к той ее части, которая устала от войн и объявлений об очередных терактах на Ближнем Востоке, в которых погибли эмериканские военные.
Кайстофер говорил о том, что можно быть республиканцем и не поддерживать войну. Республиканцы начали слишком много войн в последнее время, и людям хотелось верить, что партия способна еще на что-то, кроме кровопролития во славу западных ценностей.
А Кайстофер говорил об этом, и говорил открыто.
К полуночи гости стали расходиться. Дайлан громко объявил, что едет кутить в честь счастья своего младшего брата. Он подхватил на руки Маделин, и та со смехом вцепилась в него. Его щупальца обвились вокруг ее щиколоток. Аймили и ее друг пропали куда-то так незаметно, что даже не верилось, ведь Аймили с ее броской в данном кругу одеждой, весь вечер привлекала удивленные взгляды. Олайви и Ноар, к счастью, отправлялись домой. Однако, к сожалению, ехали они на своей машине.