Шрифт:
Теннесси Уильямс
И вот шаги звучат все ближе
Она поймала на себе завистливые взгляды его сестер, рассматривавших ее городскую одежду - темно-синюю весеннюю соломенную шляпку, украшенную парой красных вишенок, креповое платье с ярким узором и новые черные замшевые туфли-лодочки, шелковые мыски которых она сумела почти не замарать грязью, потому что шла от станции крайне аккуратно, преодолевая то широкими, то крошечными шагами преграды луж и рытвин, где бежали ручьи.
– Не понимаю, почему Бад не встретил тебя у платформы?
– продолжала сокрушаться миссис Гамильтон. - Ведь он нарочно выехал
Пересохшие губы Катарины дрожали. Всю дорогу от станции, которая была неблизкой, у нее в груди с каждым шагом скручивалась неумолимая, жесткая стальная пружина, которая была способна растерзать ее на части, если выстрелит. Но пружина не выстрелила. Бад не ждал Катарину ни за одной из дверей этого дома. Здесь были только его мать и сестры. Поэтому пружина сжалась сильнее и должна была продолжать взводиться до тех пор, пока это не окончится бог знает чем.
– Там было полно людей, - храбро воскликнула Катарина, обращаясь с миссис Гамильтон.
– И еще лил такой дождь, что он, наверное, меня не заметил.
– Полно людей?
– резонно изумилась миссис Гамильтон. Верить неправдоподобным отговоркам было не в ее духе, в Минеоле редко когда с одного поезда сходили больше трех-четырех человек.
– Ну, не то чтобы полно, - поправилась Катарина, задыхаясь, - но вы сами знаете, под дождем легко и перепутать. Все на одно лицо.
– Как думаешь, мама, может Бад принял за Катарину черную кухарку Моултонов?
– саркастично вмешалась в разговор Сесилия, - она сегодня как раз должна приехать с похорон кузена...
– Сесилия!
– сердито ахнула миссис Гамильтон. Затем, извиняясь за дочь, вновь обратилась к Катарине.
– Вечно она подтрунивает над Бадом!
Катарина, как это обычно случалось в гостях у Гамильтонов, почувствовала, что в доме назревает неприятная сцена, которую лучше постараться не допустить.
– Только, пожалуйста, не ругайте его, когда он вернется, - взмолилась она.
– Он не виноват, и потом, я с удовольствием прогулялась. В вагоне было нечем дышать, а здесь воздух такой свежий и чистый, да и дождь...
Снаружи заурчал автомобиль и сжатая у Катарины в груди стальная пружина вздрогнула. Но это оказался не Бад. Машина, жалобно фыркая, утащилась прочь, и мерный, тяжелый гул дождя вновь отдался эхом во всем доме, разносясь по темным комнатам с высокими потолками подобно смеху привидений.
– ...и дождь, - закончила она, глядя как по стеклу бегут струи, - почти кончился.
– Он льет уже пять дней, - внушительно заметила миссис Гамильтон.
За окном сквозила нежная зеленая тень. Дом был обсажен деревьями со всех сторон. Он прятался среди них. И Катарине почудилось, что где-то там, среди мокрой листвы, точно так же прячется мальчик, который время от времени робко заглядывает в комнату сквозь исполосованные струями стекла, и подобно сестрам удивляется ее новому городскому наряду - темно-синей шляпке с вишенками и изящным, хоть и слегка забрызганным грязью туфелькам, но еще не осмеливается зайти в дом и сказать ей как он рад, что она вернулась.
– Пять дней!
– отозвалась она, - подумать только!
Ее голос прозвучал неестественно громко, как у больного в горячке, и она услышала, что красные вишни на полях ее шляпки бойко подскакивают. Стараясь говорить спокойнее, она поспешила добавить: "вот и я подумала, что дождь, наверное, льет не первый день. Ветки так отсырели, что совсем поникли - пока я шла по Эльм Стрит, я всю дорогу выставляла руки, чтобы листья не касались шляпки".
– Бедняжка, - посочувствовала миссис Гамильтон.
– Говорила я Баду...
Она грузно повернулась, и, заметив лежащий на диване жакет Катарины, подхватила его за воротник.
– Эвелина! Додумалась тоже мне, бросить жакет Катарины прямо здесь! Он же весь мокрый!
Аккуратно неся жакет перед собой, она тяжелой, размеренной поступью удалилась вглубь дома, и Эвелина застенчиво ретировалась следом. Катарина осталась в гостиной наедине с Сесилией. Это могло осложнить положение, когда Бад вернется. Циничная отчужденность, с которой Сесилия имела привычку держаться, отнюдь не помогала в критических ситуациях. И вообще с трудом верилось, что эта бесстрастная, хозяйственная девушка, склонившаяся с коробком спичек над каминной решеткой, в самом деле сестра Бада.
– Уголь кончился в середине Марта, с тех пор мы не топили. Сейчас потеплеет.
– Да уж, чего здесь точно не достает, так это теплоты, - подумала про себя Катарина. Этот дом ни за что не согласился бы согреть сердце гостя даже на миг. Он был безоговорочно уродлив. Желтый, несуразно высокий и узкий, он смотрелся снаружи таким дряхлым, что скрипучим балкам было излишне что-то к этому добавлять, а что касалось его интерьера с высокими потолками, длинными лестницами, подвесными светильниками и угловатой мебелью, то он был безжалостно вытянут по вертикали, как будто никогда
Искусственные поленья в камине вспыхнули голубым пламенем.
– Не хочешь подняться наверх, Китти?
– предложила Сесилия. В детстве они с Сесилией, старшей сестрой Бада, были подругами. Она, Катарина и Бад часто играли среди фруктовых деревьев за домом Гамильтонов. Все трое с первого до последнего класса отучились в одной школе, и Бад, после того как выпустился, ждал целый год, пока Катарина и Сесилия тоже окончат школу, чтобы они все вместе могли поступить в университет штата. Катарина и Сесилия благополучно влились в женское университетское объединение, но у Бада не сложилось со студенческим братством. Как, впрочем, и с самим университетом. Учеба не только не помогла ему, как надеялись девушки, выбраться из панциря замкнутости, но еще глубже укоренила в нем застенчивость. В аудиториях Бад сидел на последних партах с видом глухонемого, на вопросы преподавателей бормотал "не знаю", а на контрольных лишь угрюмо глядел в окно, крепко стиснув карандаш в неподвижных пальцах. Его длинная, неприкаянная фигура проносилась по кампусу так быстро и неприметно, что иные студенты в шутку прозвали его "резвым привидением". К концу учебного года Бад и вовсе забросил занятия и на следующий год уже не вернулся. С тех пор Катарина виделась с ним только на каникулах, и раз за разом он становился все более робким, тихим и нелюдимым. Ей казалось, что вокруг Бада сомкнулись холодные воды озера одиночества, уносившие его все дальше и дальше от верного берега их дружбы, с которого она махала и звала по имени. Эти воды со временем становились все глубже, но Катарине всякий раз каким-то образом удавалось отыскать в них вброд, найти Бада и пробиться через стену его притворной забывчивости. "О, это ты!" - казалось, говорил он тогда. В уголках его чуть прищуренных век намечались морщинки улыбки, и тогда холодные воды отступали, и он благодарно и покорно следовал за ней на берег их давней дружбы. И каким это всегда было упоением - вот так вернуть прошлое, тот самый мир, где их руки и даже губы соединялись с прежней легкостью! Но Катарина не видела Бада почти год, с тех пор как уехала в город и сосредоточилась на работе, и теперь не знала, сумеет ли подступиться к нему вновь. Или холодные воды сомкнулись окончательно, на этот раз над его головой.
Чувствуя, что горло сжимается - от тоски, сожаления или страха - она ответила Сесилии:
– Нет, давай еще побудем внизу. Не хочу пропустить Бада. Он должен вернуться с минуты на минуту.
Сесилия обняла Катарину и проводила ее в гостиную. Она включила настольную лампу и алебастровый купол абажура, окаймленный серебряной бахромой, разбавил полумрак молочно-белым светом. Затем Сесилия устроилась на мягкой тахте напротив Катарины, которая заняла стул с прямой спинкой. Неожиданно Катарина поняла, что не знает, о чем разговаривать. Девушки странным образом отдалились друг от друга. Катарина перебралась в город в июле прошлого года, после того как они обе окончили университет, и с тех пор ни разу не приезжала. Она продавала рекламные площади в газете, делала карьеру, а Сесилия осталась в их родном городке и ждала, пока ее жених Роберт упрочит свое положение в бизнесе зерновой торговли, чтобы они могли пожениться. После смерти отца, который ушел больше года назад, Катарину уже ничто не связывало с этим городком, поэтому она виделась с Сесилией редко и за те десять месяцев, что они не встречались, их дружба притупилась. Может быть наверху, в спальне, где они часто оставались в детстве, им было бы проще избавиться от стесненности, но здесь, в гостиной, они лишь посматривали друг на друга то слишком пристально, то наоборот спешили отвести взгляд, и принимали подчеркнуто непринужденные позы, чтобы скрыть смущение. Катарина хотела поскорее развеять это неловкое чувство непринужденной дружеской беседой. Она довольно долго рассказывала Сесилии о своей работе, но движения головы, которыми она сопровождала речь, получались такими нервозно оживленными, что красные вишенки на полях шляпки то и дело клацали друг об друга, что почему-то напоминало ей о неприятном случае в колледже, когда она нечаянно зацепила рукавом кофты руку человеческого скелета в кабинете зоологии: его кости застучали точь-в-точь как эти вишенки, а когда Катарина подняла глаза, то увидела, что череп таращится прямо перед собой, оскалив мрачно-терпеливую улыбку, как будто говоря: "Не извиняйтесь! Уверен, вы не нарочно! И потом, голубушка, нам ли костям не знать, что гордыня это суета ..."