И вот шаги звучат все ближе

Теннесси Уильямс

Катарина быстро повернулась к Сесилии и поинтересовалась: "А как Роберт?"

– Да так...
– равнодушно отозвалась Сесилия.
– Торговля зерном идет ужасно. Нам, наверное, придется ждать еще год. Ожидание вошло в нашем доме в привычку. Только и делаешь, что без конца ждешь, когда что-то стронется с места.

Она отвела взгляд и не без горечи рассмеялась. Катарина погладила ее тёмные волосы. Они были единственной чертой Сесилии, которая напоминала о Баде.

– После колледжа время летит быстрее!

– Но не для меня, - возразила Сесилия.
– Все как было, так и осталось, вот только ты уехала. Да и Бад совсем чудным

сделался. Уж не знаю, к чему это приведет. И эта выходка тоже в его духе, Китти!

– Какая выходка?
– не поняла Катарина.

– Как какая? Он же нарочно не встретил тебя на станции. Укатил в одиночку неизвестно куда, испугался тебя, как будто ты его укусишь!

– Испугался меня?
– засмеялась Катарина.
– Но Сисси, это же нелепо!

Но смеясь, она поймала себя на том, что вновь заглядывает в мутные окна, как будто ожидая увидеть там Бада, который украдкой, словно фавн, выглянет из-за какого-нибудь ствола, обвитого трепетной зеленой лозой.

– Бад всегда был таким, - добавила Катарина с нежностью.
– Нельзя чтобы он вдруг взял и изменился.

– Вдруг взял и изменился?
– передразнила Селилия.
– Месяц назад ему исполнилось двадцать три.

Ожидая с замиранием сердца, что Бад появится с минуты на минуту, Катарина опустив глаза смотрела на свои руки: в этот момент задняя дверь хлопнула. Но это снова оказался не он. Вернулась Эвелина, которая громко возвестила своим визгливым голоском, что фургончик мясника сломался. Когда Катарине вновь удалось сфокусировать расплывшийся взгляд, она заметила, что все это время была в черных лайковых перчатках. Она принялась неспешно стягивать перчатку с кисти, радуясь, что может отвлечься хоть каким-то пустячным занятием, но обнаружила, что от тревоги кончики ее пальцев стали холодными как льдинки.

– Если бы ты прожила с ним весь этот год под одной крышей ...
– почти шепотом заговорила Сесилия, - то говорю тебе, Китти, ты бы не на шутку перепугалась! Он только и делает что сидит у себя на чердаке и стрекочет на допотопной печатной машинке, которую раздобыл в лавке старьевщика: даже одеться толком не удосуживается, Китти, ходит в одной и той же толстовке и старых штанах, словно какой-то боксер, что готовится к состязанию... Говорю тебе, Китти, он в конец одичал! Бреется раз в неделю, не расчесывается, и матери приходится чуть ли не силой заставлять его помыться! Можешь себе вообразить?"

Снаружи вновь заурчал автомобиль, и стальная пружина у Катарины в груди стала отчаянно взводиться по мере его приближения. И вновь машина проехала мимо, пружина облегченно отщелкнула, и дождь тоже на мгновение утих, как будто пустился за водителем вдогонку. Стены уняли жалобы, и Катарина услышала, как миссис Гамильтон хлопочет на кухне с обедом. Она готовила кассероль, неизменное блюдо для гостей в доме Гамильтонов. Катарина сразу узнала этот луковый дух, который так щекотал горло, что оно пересыхало и становилось трудно глотать.

– Над чем он сейчас работает?
– поинтересовалась она у Сесилии.

– Бад? Одному Богу известно!
– ответила Сесилия со смешком.
– Знаешь, он печатает стихи в каких-то журнальчиках, но они ему за это ни цента не платят!

– Да, знаю, - мягко сказала Катарина. Не было смысла пытаться объяснить Сесилии, что поэзия это не товар, который можно купить или продать, что она, по сути, неотделима того, кто ее написал - крошечный черный след его неуловимой души на чистом листе... Когда

они учились в школе, Бад читал им свои стихи во фруктовом саду за домом Гамильтонов, и Сесилии порой нравилось, как они звучали, но она почти всегда спрашивала: о чем это? Бад с Катариной переглядывались и улыбались друг другу, видя, как она озадачена, потому что они оба ясно понимали их суть: но не сумели бы объяснить при всем желании!

– В любом случае, к чему взрослому человеку писать такое?
– продолжала Сесилия.
– ведь это глупо - витать в облаках и строчить непонятные стишки сейчас, когда такое время что люди изо всех сил пытаются удержаться наплаву!

Катарина попыталась засмеяться: "Может это и есть его способ выплыть. Знаешь, ведь есть разные пути, а Бад никогда не был деятельным человеком!"

– Деятельным человеком! Господи, вот уж кем-кем, а им точно! Он махнул рукой абсолютно на все! Даже бланки с отказами ему нипочем: все равно, что не сложившийся пасьянс!

– Так и есть, пасьянс!
– вдруг воскликнула Катарина, взметнув к лицу ладони.

– О чем ты?
– спросила Сесилия.

Катарина покраснела: "Наверное, о том, как Бад живет!"

Сесилия несколько мгновений безжалостно наблюдала, как лицо подруги заливается краской.

– А все-таки досадно и грустно! Ты знаешь, о чем я, Китти. Мы всегда надеялись, что у вас с Бадом все получится...

Катарина с трудом сдержала дрожь, когда рука Сесилии сомкнулась на ее лодыжке в безжалостно-сочувственном пожатии.

– Надеялись, что у нас все получится? Но это же глупо! Мы с Бадом всегда были просто друзьями!

– Не выдумывай, - мягко сказала Сесилия. - Мы же в детстве все время были втроем: думаешь, я ничего не замечала?

Она участливо посмотрела Катарине в глаза, но та ответила ей холодным и строгим взглядом.

– Это было давно. С тех пор все мы изменились.

– Здорово, что тебе это удалось!
– сказала Сесилия - А вот Бад совсем дурным сделался! Самый безумный случай приключился на той неделе. Я нашла листки с его писаниной - он их по всему дому раскидывает. Ну и пошутила, что он льет слащавый кисель. А он ужас как обиделся. Выскочил из-за стола, бросился к себе наверх и пару дней вообще ничего не писал. Засел у себя в спальне и убивался, пока мама не послала за врачом. Она решила, что он заболел!

Сесилия рассмеялась. Она ожидала, что Катарина тоже позабавится. Но та не могла. Она не сумела даже изобразить на лице улыбку.

– Разве так можно, Сисси, - упрекнула она ее тоном, который прозвучал до нелепости сурово.

Смех Сесилии и запах жареного лука, это было уже слишком. Их сочетание вызывало в желудке странную дурноту. Катарина искренне любила Сесилию. Но приходилось признать, что все Гамильтоны, за исключением Бада, были такими: приправляй луком обед для гостей и смейся в плохую минуту. Катарине вдруг захотелось встать и ударить кулаками в старые желтые стены этого дома, хило противившиеся натиску весны. Захотелось лупить по ним изо всех сил изнутри, как апрель бьется в дом снаружи, до тех пор, пока они не расщепятся и не рухнут, и они с Сесилией не окажутся под открытым небом, среди листвы, дышащей дождем. И когда не останется больше порога, который Бад робеет переступить, он непременно вернется. "Ах, это ты", скажет застенчиво проглянувшая на его губах улыбка. И тогда холодное озеро его одиночества измельчает. Она вновь приблизится к нему через брод и уведет за собой на берег.