И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата
Шрифт:
«Бульвар – Невский проспект в Петербурге до весны 1820 г. был засажен посередине аллеей лип и в бытовой речи именовался бульваром. Около двух часов дня он был местом утренней прогулки людей „хорошего общества“.„…Чем ближе к двум часам, тем уменьшается число гувернеров, педагогов и детей: они наконец вытесняются нежными их родителями, идущими под руку с своими пестрыми, разноцветными, слабонервными подругами“ (Н.В. Гоголь. Невский проспект)» [Лотман: 140].
При Павле I (1800) вдоль Невского проспекта (по обеим сторонам) устроили аллеи. «Новое украшение этой улицы, т. е. Невского проспекта, аллеями обошлось в 60 тысяч рублей; от него особенно выиграли местные обыватели, потому что таким образом у них теперь под рукою приятное место
Известные по литературе дневные прогулки (с двух до четырех часов) по левой солнечной стороне Невского от Полицейского (ныне: Зеленого) до Аничкова моста вошли в моду в царствование Александра I, который любил гулять по Английской набережной; тогда же получило распространение слово «пешеходец».
После начала прогулок по главной улице столицы Страхов с иронией отмечал: «Предки наши теряли жизнь сидючи, а ныне настал век потери оной стоючи, ходя и вне дома. Прогулка располагает всем образом жизни до такой степени, что всякому приезжему и давно здесь не бывавшему непременно нужно прежде всех мест идти на бульвар. Там он узнает, что ныне просыпаются в одиннадцать часов утра, начинают прогулки в два часа за полдень, продолжают до четырех, садятся за стол в пять, кончат обед в шесть часов; потом, кто чрез два, кто чрез три часа, но почти все бегут на бульвар, где остаются летом до одиннадцати, а зимою – до девяти часов. <.. > Итак, бульвар для праздных людей есть средство никогда не быть с самим собою, женой, детьми, старыми приятелями, делами и совестию: верный способ, вместо десяти добрых дел и десяти полезных мыслей, во весь день ни одного не сделать и ни одной не иметь. Бульвар сделался сходбищем, куда идут торговать счастие, покупать веселие, прицениваться к найму друзей, нанимать и наниматься любить!» [Страхов: 29,32].
«В прошедшем мае месяце Невский проспект, как некиим очарованием, принял новый, несравненно лучший вид. Как будто по мановению волшебного жезла исчез высокий булевар, разделявший его на две равные половины, и теперь уже на месте сем разъезжают экипажи по гладкой мостовой. Справедливость требует однако ж заметить, что если булевар сей стеснял лучшую в столице улицу, то заключал для пешеходцев и некоторые выгоды, коих не представляют тротуары, сделанные ныне по обеим сторонам улицы» [Свиньин: 342_343]-
«Невский проспект, а особливо левая сторона его, т. е. противоположная Гостиному двору, представляет единственное в мире зимнее гульбище, мы идем на гульбище за тем, чтобы показать искусство нашего портного, посоветоваться с приятелями, где бы вместе пообедать или провесть вечер» [Булгарин 1824:118–119].
«На Невском проспекте гуляют только зимою и весной, с приближением лета толпы редеют и начинают переливаться отсюда на Адмиралтейский бульвар, Дворцовую и Английскую набережные, и в Летний сад» [Башуцкий: 87].
XV, 13–14
Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед
«Житейский день в описываемое время (1816–1818 гг. – А.К.) начинался рано. С интимными визитами нередко являлись в десять уже часов, а„штатс-визиты“ отдавались начиная с полудня и не позже двух часов, потому что во многих домах обед, в обыкновенные дни, сервировался в три часа. Экстренные обеды для приглашенных гостей по случаю именин или дня рождения, или иного какого-нибудь события, назначались в пять часов. На вечера aux jours fixes съезжались с семи часов, а балы открывались в девять часов. Завтракали же в одиннадцать или в двенадцать часов. Правда, что и тогда оказывались исключения от общепринятого распределения дня, а именно: порядок дня у так называемых англоманов, или рьяных подражателей английским обычаям и нравам, выказывал
XVI, 1–2
Уж темно: в санки он садится
«Пади, пади» раздался крик
«„Пади, пади!“ – означает„пошел“, „ну!“,„берегись!“,„прочь!“. Это был привычный возглас лихачей извозчиков, распугивали им в основном пешеходов» [Набоков: 128].
«„Пади!“ – крик форейтора, разгоняющего пешеходов. Быстрота езды по людным улицам составляла признак щегольства». «Все, что было аристократия или претендовало на аристократию, ездило в каретах и колясках четвернею, цугом, с форейтором. Для хорошего тона, или, как теперь говорят, для шика, требовалось, чтобы форейтор был, сколько можно, маленький мальчик, притом чтобы обладал одною, насколько можно, высокою нотой голоса <…>. Ноту эту, со звуком и!… обозначающую сокращенно „поди“, он должен был издавать без умолку и тянуть как можно долее, например, от Адмиралтейства до Казанского собора. Между мальчиками-форейторами завязывалось благородное соревнование, кто кого перекричит…» (Пржецлавский О.А. Воспоминания // Помещичья Россия… С. 67–68)» [Лотман: 141–142].
В Москве на улице извозчики кричали: «Поди!», в Петербурге – «Берегись» (Филологические наблюдения в Москве и Петербурге // Северная пчела. 1840. 4 декабря).
XX, 1–2
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла, всё кипит;
«…Ложи посещались семейной публикой (дамы могли появляться только в ложах) и часто абонировались на целый сезон. Партер – пространство за креслами; здесь смотрели спектакль стоя. Билеты в партер были относительно дешевы, и он посещался смешанной публикой, в том числе завзятыми театралами. Кресла – несколько рядов кресел устанавливалось в передней части зрительного зала, перед сценой. Кресла обычно абонировались вельможной публикой…» [Лотман: 149].
В партере императорских театров в первых рядах находились кресла, за ними был проход, и далее шли места за креслами. Вспоминая театр александровского времени, Булгарин писал: «Кресел всего было три ряда, и кресла стоили только два рубля с полтиною медью. В кресла садились одни старики, первые сановники государства. Офицеры гвардии и все порядочные люди помещались в партере, на скамьях, за рубль медью» [Булгарин 1840: 89].
XXVII, 3
Куда стремглав в ямской карете
«Онегин ездит в наемной карете, у него нет собственного выезда – черта еще раз подтверждающая крайнюю степень материального оскуднения героя романа» [Бродский: 33].
Набоков не дает пояснения ямской карете, отмечая, что «понять же, что именно в каждом данном случае подразумевается под русским словом „карета“, сложно» [Набоков: 150].
«.. Не имея собственного выезда, Онегин нанимал ямскую карету…» [Лотман: 107].
Ямская карета – карета, купленная или взятая внаем в Ямской слободе (в районе Лиговского канала), где находился каретный ряд и жили известные каретные мастера.
XXXV, 6
На биржу тянется извозчик
«Биржа зд.: „уличная стоянка извозчиков“ (Словарь языка Пушкина. I. С. 114)» [Лотман: 165].
Биржевой извозчик – извозчик, стоящий на улицах и площадях у колоды для кормления и пойки лошадей, которая называлась биржей. Колодный извозчик имел постоянное место стоянки, а бесколодный – искал седоков по городу.
XXXV, 12
И хлебник, немец аккуратный,