И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата

Сборник статей

Итак, растиражированные газетами и альманахами нападки Вяземского и издевательские намеки, извлеченные из старых водевилей Кони, в связи с новыми их постановками, привели Булгарина в бешенство и спровоцировали ответ в сатирическом сборнике «Комары». Здесь автор набрасывается на всех своих врагов, рисуя пасквили на Вяземского, Одоевского, Краевского и Кони в очерке «Путешествия к антиподам» и помещает сатирические стишки в адрес одного «толстого журнала» («Отечественных записок») в очерке «Метемпсихоза». В главке «Вместо предисловия» он берется отвечать «Литературной газете», подробно останавливаясь на указанных выпадах Вяземского и на сцене из «Петербургских квартир» (на этот водевиль он еще дважды нападает в других отделах сборника). Булгарин цитирует тот самый четвертый акт и, обвиняя Кони в клевете на русского журналиста, который предстает «хуже всякого подьячего и ябедника», с возмущением пишет: «Это самое гнусное лице в мире, лжец, взяточник <…> он берет деньги за похвалу с книгопродавцев <…> они дают ему золото!»⁸⁷ Ханжеское морализаторство,

в сочетании с опубликованием сатиры на самого себя, вызвало новый всплеск иронических намеков в рецензиях на сборник. Так, рецензент с поддельным изумлением вопрошает: «Кто бы объяснил нам, почему Петербургские квартиры так беспокоят г. Булгарина» и «почему г. Булгарин думает, что в Петербургских квартирах в кого-то метят»⁸⁸. Но особенно едкой и развернутой была рецензия Белинского, который с уничтожающим сарказмом разбирает все разделы сборника «Комары» и снова перепечатывает вызвавший раздражение Булгарина четвертый акт из водевиля Кони⁸⁹.

С этого времени в своих фельетонах по любому поводу, к месту и не к месту, Булгарин «приплетает» всех своих врагов: «Отечественные записки», «Литературную газету», водевили Кони и произведения Гоголя. Но за всеми этими именами стоит неназванный главный антагонист – Белинский. Как образец приведем выпад из рецензии Булгарина на пьесу П.Г. Ободовского «Русская барыня семнадцатого столетия»: «Журналы, которые провозглашали г. Гоголя первым русским писателем и поэтом, равным Гомеру, т. е. „Отечественные записки“ и спутница их „Литературная газета“ et consorts, не знаем сериезно или нет, автора Петербургских квартир и Титулярных советников г-на Кони ставят выше Н.А. Полевого, П.Г. Ободовского и Н.В. Кукольника!»⁹⁰ Булгарин тут явно «передергивает»: сравнение Гоголя с Гомером, как известно, принадлежало оппоненту Белинского К. Аксакову, а указанных писателей, как мы видели, Белинский сравнивал не с Кони, а с Гоголем. В отклике на эту рецензию Белинский не преминул заметить, что Булгарин все сваливает в кучу и «старается уверить публику, что „Отечественные записки“ и „Литературная газета“ – одно издание, и г-на Кони называет критиком „Отечественных записок“»⁹¹. Таким образом, странное соединение произведений Кони и Гоголя перекочевало в очерк «Русская ресторация» из заметок «Северной пчелы».

Можно предположить, что источник реплики любителя травничка об абсолюте также следует искать на страницах «Северной пчелы», в полемических нападках Булгарина на Белинского и на его статьи в «Отечественных записках»⁹². Однако на этот раз происходит обратный процесс: цитата попадает в очерк до того, как она становится предметом полемики между Булгариным и Белинским.

В поисках источника, отмечая все попадающиеся варианты выражения «все и ничто» в критике оппонентов Булгарина, мы обратили внимание, что в выделенном курсивом виде они в серьезных статьях на различные темы приобретают устойчивую философическую коннотацию, атрибутику абсолюта, причем иногда даже при использовании одного из этих антонимов. Так, например, в статье «Гамлет, драма Шекспира…», написанной на пике гегельянства, Белинский, рассуждая о природе, пишет: «Везде красота, везде величие, везде гармония, но вместе с тем и везде нечто, а не все»⁹³. Кстати, в таком контексте следует воспринимать знаменитое выражение Аполлона Григорьева: «Пушкин – это наше ecel»

В полемических рецензиях эти слова (с легкой руки Павлова) приобретают иронический оттенок псевдофилософии и характеризуют журналистов или журналы. Так, обвиняя «Московский телеграф» в излишней пестроте и поверхностности, Н.И. Надеждин в статье 1829 года писал: это журнал, в котором «нет ничего, потому что в нем есть все»⁹⁴. В таком же смысле использовал это выражение Белинский, когда писал, например, о Грече, что он прежде всего «литератор, то есть все, что вам угодно, и собственно ничего»⁹⁵. Это же было повторено им при характеристике деятельности Николая Полевого: «Невозможно быть всем, чтобы быть чем-нибудь, а не ничем»⁹⁶.

Булгарин, который использовал в полемике чужие формулировки, тоже начинает вводить в очерки сочетание этих слов курсивом. Иногда это просто игра без дополнительного смысла⁹⁷. Но в очерке «Переправа через Лету», где антонимы применены к характеристике некоего журналиста, они имеют ироническую коннотацию «абсолюта». Персонаж в следующих выражениях определяет груз своего «рыдвана» (т. е. журнала), который, по сюжету, вскоре вместе с владельцем будет отправлен в Лету: «Это, сударь <.. > Науки, Художества, Сельское хозяйство, Филология и Филоматика, История и Математика, Критика и Политика, Поэзия и Геодезия, вести о словесности и письма об неизвестности… Это великое все, из великого ничего, хаос премудрости»⁹⁸.

Судя по тому, что персонаж характеризует себя «великим двигателем огромных предприятий» и «правителем судна, которое <…> вмещает в себя всю эссенцию ума великих моих помощников», а также по содержимому его «рыдвана» («энциклопедический журнал»⁹⁹), – скорее всего в этой «небылице» Булгарин метит в Краевского¹⁰⁰.

Безусловно, рассуждение об абсолюте в очерке «Русская ресторация» вписывается в этот семантический ареал. Но сама формулировка отличается и от пародии Павлова («абсолют – все и ничто»), и от процитированного выражения «великое все, из великого ничего».

На этот раз перед нами не фикция, а точная цитата («Абсолют есть ничто, а в ничто – ecel») из действительно «преважной статьи» «Отечественных записок». Выражение это Булгарин выхватывает из развернутого отзыва Белинского на изданные в 1841 году сборники Кирши Данилова и Сахарова. Критика Белинского этих фольклорных материалов состоит из двух статей, во второй с позиций гегельянской эстетики рассматриваются глобальные вопросы соотношения «народной» и «художественной» поэзии как соотношение «индивидуальности» и «высшей действительности». При этом Белинский считает нужным, для прояснения важной для него в 1840 году проблемы, остановиться на некоторых общих понятиях гегелевской философской системы. Приведем фрагмент из рассуждений критика, что вызвал глумление Булгарина:

Все сущее, каждый предмет в природе есть не что иное, как воплотившаяся идея абсолютного бытия <…> абсолютная идея, оставаясь в своем элементе чистого, недоступного чувствам бытия, подобна нулю, который, сам по себе не будучи ничем, тем не менее принимается математически за абсолютное начало всякой величины и всех величин. Только тот в состоянии уразуметь таинственное значение этого нуля, чей взор столько глубок, что может провидеть сущность вещей, мимо самих вещей, чей ум так могуч, что в силах совлечь с мира его покровы, и не затрепетать от ужаса, увидевшись с духом лицом к лицу. Здесь мы приводим, для ясности, образное и поэтически созерцательное выражение этой мысли, принадлежащее великому поэту Германии – Гете. Фауст, дав обещание императору вызвать перед него Париса и Елену, прибегает к помощи Мефистофеля.

Далее идет пересказ эпизода из второй части трагедии Гете, где Мефистофель уговаривает Фауста не спускаться в царство Матерей, описывая его как «совершенную пустоту», где «нет пространства, еще менее времени»: «.. в пустой, вечно пустой дали ты не увидишь ничего, не услышишь своего собственного шага, ноге твоей не на что будет опереться». И после этого пересказа «Фауста» Белинский пишет:

Фауст непоколебим, «в твоем ничто, – говорит он, – я надеюсь найти все». «In deinem Nichts hoff’ ich All zu finden». <…> Этот поэтический миф Гете, или лучше сказать, эта поэтическая апофеоза самого отвлеченного понятия, очень ясно говорит уму своею образностью. Подобно Фаусту, всякий, в ком воля способна возвышаться до самоотречения, отважившись ринуться в безграничную пустоту <…> вынесет оттуда с собой волшебный треножник всяческого знания и всяческой жизни. Из пустоты возвращается он в высшую действительность, в ничто найдет все. Общее, т. е. идея, чтоб перейти из сферы идеальной возможности в положительную действительность, должно было перейти через момент отрицания своей сущности и стать особым, индивидуальным и личным¹⁰¹.

В контексте предыстории сражений Булгарина с «высшими взглядами» понятно, что в рассуждениях Белинского о нуле и абсолюте он не мог не отметить отзвук тех самых умозрительных рассуждений Одоевского, на которые нападал в середине 1820-х годов, и разглагольствований Полиса из пародии Павлова, которые использовал в очерке 1831 года, а также сочетание субститутов абсолюта, которое он в пародийном ключе использовал в очерке-«небылице» 1838 года. Булгарин так обрадовался возможности поглумиться над «преважной философией», что не заметил одной детали: в уста трактирного завсегдатая он вложил не фразу Белинского, а – цитату из «Фауста». Белинскому, не знавшему немецкого языка, даже не принадлежал перевод приведенного фрагмента: он переписал его из сноски М.Н. Каткова к статье Генриха Теодора Ретшера «О философской критике художественного произведения»¹⁰².

Включив эту фразу в очерк, Булгарин не успокоился и посвятил «находке» фельетон «Журнальная всякая всячина»¹⁰³, написанный вскоре после очерка¹⁰⁴, в самом начале января 1843 года. В фельетоне встречаются многие мотивы из процитированного фрагмента «Русской ресторации». Начинается фельетон с «посторонней темы» – разбора первой книжки «Библиотеки для чтения». Но через несколько строк фельетонист садится на своего конька. Сначала идут намеки на «Литературную газету», с упоминанием тех же водевилей Кони («Фарсите как угодно, – обращается он к сотрудникам этого «листка», – <… > отдавая отчет о знаменитых драматических творениях „Титулярных советниках^ „Петербургских квартирах“» и т. д.). Затем Булгарин переходит к главному – нападкам на «Отечественные записки», которые, по словам фельетониста, его «в каждой книжке варят, жарят, шпикуют» (ср. со словами посетителя трактира: «ведь он там всегда на наковальне»).