И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата
Шрифт:
Питаемое славой блестящих военных подвигов своих героев, национальное чувство являлось источником некоторого неудовольствия в массах тем, что наши победоносные войска не вошли хотя бы на несколько часов в Константинополь <…> известие об Адрианопольском мире не вызвало большой радости: все ждали Константинополя [Бенкендорф: 113–114].
На протяжении всего царствования Николаю I приписывали как в Европе, так и в России планы, которых он не намеревался осуществлять. Для многих подданных в конце 1820-х годов «национальная идея» включала решение турецкого вопроса: освобождение Константинополя и/или Иерусалима.
По мнению
Баллада, по сути, программировала сценарий политического проекта: истинный монарх Николай I вместе с другими государями направляется в Иерусалим, преодолевая морские препятствия и исторические «бури». В другой балладе – «Старый рыцарь» (1832) – Жуковский поэтизировал крестовые походы.
С начала 1840-х годов началась дипломатическая борьба между Россией, Францией и Англией за право влияния на политику султана. В 1844 году Николай инкогнито прибыл в Лондон, дабы обсудить с английским правительством вопрос о судьбе Оттоманской империи в случае ее развала. Есть мнение, что визит стал «первым шагом на пути к Восточной войне» [Геллер: 70]. В 1845 году была впервые организована поездка в Константинополь русского великого князя, и, разумеется, им стал Константин Николаевич2.7 (19) мая он писал Жуковскому:
Когда Вы будете читать это письмо, я уже буду в Царьграде, в котором не было еще Русского Князя с тех пор, как на его вратах висел щит Олега! Доживу ли я до того времени, что это повторится, что гордый Истанбул снова падет под ударами Русских Перунов? <…> А все такое веселье об этом думать. Я как буду осматривать Константинополь, все буду наматывать на ус, хотя он у меня еще не вырос, авось когда-нибудь да пригодится [Письма Константина Николаевича].
По возвращении великий князь составил план «Предположение атаки Царя-града с моря». В ответном письме Жуковский предостерег Константина Николаевича от опасных «литературных» мечтаний:
Ваш сон о щите Олеговом имеет свое поэтическое достоинство; в практическом отношении он просто сон, и желаю, чтоб он навсегда оставался сном несбывшимся. Эта Византия – роковой город. Ею решилось падение Рима. <…> Нет, избави Бог нас от превращения Русского Царства в Империю Византийскую. Не брать и никому не давать Константинополя, этого для нас довольно. Нет, России, для ее блага, для ее истинного величия <…> нужно внутреннее, не блистательное, но строго-постоянное, национальное развитие [Письмо к Константину Николаевичу: 1411–1412].
Жуковский не одобрял мысли великого князя, полагавшего завоевание Константинополя исторической миссией России. Поэт предвидел, что конфликт с Портой из-за Стамбула/Царьграда неминуемо обострит вопрос о проливах, приведет к крупномасштабным военным действиям с участием других заинтересованных государств (Англии, Франции, Австрии). Поэтому
Однако усиливающийся общественно-политический кризис в Европе, тревожные мысли о своем будущем подтолкнули и Жуковского к бегству в идеальный мир. 31 января (12 февраля) 1847 года Жуковский писал к М.С. Скуридину:
Вы живете на самом краю вулкана, из которого выходят теперь вредные пары, разливающие свое вулканическое действие на весь европейский мир; <… > Опишу вам картину, которою в эту минуту любуются мои ребятишки. Над Майном густой туман; весь берег противный и все на нем здания покрыты густым белым облаком; ничего не видно, кроме одного золотого креста церкви, который кажется сияющим в голубом небе над облаками земли, и повторяет слово, слышанное Константином: с сим знамением победишь [Письмо к Скуридину: 628–629].
Надвигающемуся хаосу поэт противопоставил христианскую веру, которую необходимо защитить и утвердить. Мотив крестового похода, скорее всего, случайно мелькнул в этом рассуждении. Поэту по-прежнему чужды мысли, напоминающие о «греческом» проекте. Возникает вопрос: каким образом Жуковский в итоге пришел к предложению освободить не Царьград, а Иерусалим и храм Гроба Господня?
Ответа, основанного на документальном свидетельстве, нет. Выдвинем следующую версию. Известно, что в начале 1840-х годов Жуковский вновь обратился к замыслу историософской поэмы «Агасвер». Действие ее начинается с казни Христа, затем переносится в современность, когда происходит встреча Наполеона с Агасвером, чья исповедь составляет остальное содержание сочинения. Важно, что причину разрушения Иерусалима Жуковский связывает с отвержением Христа народом Израиля. Сюжет поэмы – поиск Агасвером смерти, который оказывается путем к вере во Христа. Агасвер постоянно возвращается в Иерусалим.
Я спящий плыл к брегам Святой Земли <… >Достигнул я Ерусалима. ОнГромадой черных от пожара камней,Как мертвый труп, иссеченный в куски <… >То в самый праздник Пасхи; но егоНе праздновал никто.Описание разрушенного пожаром Иерусалима напоминает созданный Жуковским в письмах образ Европы – поэт часто использовал образ пожара (вулкана, лавы) для изображения революционной атмосферы конца 1840-х годов. Священная история соотносится с современными событиями.
В письме к Константину Николаевичу от 19 (31) октября 1849 года Жуковский резюмировал: «Что же значит отсутствие поэзии, это ясно показывает наше бедственное, прозаически-разрушительное время» [Жуковский 1878: VI, 370]. Поэма воскрешала уничтоженное «святое, божественно-историческое». Идеальная история развертывалась в художественном тексте. Современный мир, согласно автору «Агасвера», должен преобразоваться в христианский, обрести подлинную веру, которая в итоге восстановит разрушенный Иерусалим-Европу. Поэтому миссию России и других христианских государств поэт видит в освобождении не Константинополя, а Иерусалима и храма Гроба Господня. Общественно-политические события 1840-х годов разрушили границу между двумя планами: сон «о земле далекой» мог оказаться явью, предсказания и поэзия – историей.