…И вы будете редактором отдела
Шрифт:
– Что произошло между 11.00 и 20.15, остается только гадать, – говорил Карлотти. – Возможно, этого мы никогда не узнаем.
Глаза Чалмерса будто спрятались за веками. Он подался вперед.
– Почему 20.15? – спросил он.
– Это время, когда она умерла, – объяснил Карлотти. – Я полагаю, тут не может быть никаких сомнений. Ее наручные часы разбились при падении. Они показывали это время.
Я оцепенел. Ничего себе новость. Выходит, когда Хелен сорвалась, я искал ее на вилле. И если это станет известно, ни один человек, включая судью и присяжных,
– Я хотел бы утверждать, – продолжал Карлотти, – что смерть вашей дочери наступила в результате несчастного случая, но в данный момент я этого сделать не могу. Хотя все говорят о том, что это именно так. На вершину утеса она отправилась с кинокамерой, это несомненно. Вероятно, когда снимаешь, так увлекаешься, что не видишь, куда идешь.
Чалмерс вытащил сигару изо рта и положил в пепельницу. Он пристально смотрел на Карлотти.
– Вы хотите сказать, что это был не несчастный случай? – произнес он голосом, которым можно было бы разрезать черствую буханку.
Джун Чалмерс перестала разглядывать меня и склонила голову набок: она, казалось, впервые заинтересовалась тем, что происходит.
– Это решать коронеру, – ответил Карлотти. Он был совершенно невозмутим и встретил колючий взгляд Чалмерса не дрогнув. – Есть осложнения. Целый ряд подробностей нуждается в объяснении. Похоже, есть два варианта. Первый: ваша дочь случайно сорвалась с утеса, когда снимала. Второй: она покончила жизнь самоубийством.
Плечи Чалмерса сгорбились, лицо налилось кровью.
– У вас есть основания для подобных утверждений?
И Карлотти врезал ему без всякой жалости:
– Ваша дочь была на восьмой неделе беременности.
Наступило долгое, гнетущее молчание. Взглянуть на Чалмерса я не смел. Я уставился на свои потные руки, зажатые между колен.
Молчание нарушила Джун, сказав:
– Ах, Шервин, я не могу поверить, что…
Я украдкой взглянул на Чалмерса. Он жаждал крови: такое лицо можно увидеть на киноэкране у посредственного актера, играющего роль загнанного в угол гангстера.
– Придержи язык! – цыкнул он на Джун голосом, дрожавшим от ярости, а когда она отвернулась и снова стала смотреть в окно, спросил у Карлотти: – Это сказал доктор?
– Я прихватил с собой экземпляр протокола вскрытия, – ответил Карлотти. – Можете взглянуть, если хотите.
– Беременная? Хелен?!
Чалмерс оттолкнул стул и встал. Казалось, он по-прежнему крут и безжалостен, но я уже почему-то не чувствовал себя рядом с ним таким уж пигмеем – окружавший его ореол величия частично померк.
Он неторопливо заходил по гостиной. Карлотти, Гранди и я уставились себе под ноги, а Джун – в окно.
– Покончить жизнь самоубийством она не могла, – заявил он вдруг. – У нее был сильный характер.
Его слова показались пустыми – неожиданные слова в устах такого человека, как Чалмерс. Я поймал себя на том, что размышляю: а давал ли он себе труд разобраться, есть ли у Хелен характер вообще.
Никто ничего не сказал.
Он продолжал ходить по гостиной,
– Кто он?
– Этого мы не знаем, – ответил Карлотти. – Ваша дочь, вероятно, намеренно ввела в заблуждение агента по продаже недвижимости и деревенскую женщину, сказав им, что он американец. Американца под такой фамилией в Италии нет. Мы навели справки в Сорренто. В поезде, прибывшем из Неаполя в 15.30, был какой-то американец, путешествовавший один.
Я почувствовал, как у меня сжалось сердце. Дышать стало трудно.
– Он оставил на вокзале чемодан, – продолжал Карлотти. – К сожалению, описывают его по-разному. Особого внимания на него никто не обратил. Один приезжавший автомобилист видел, как он шел пешком по дороге Сорренто – Амальфи. Все, правда, сходятся в том, что он был в светло-сером костюме. Служитель на станции сказал, что он высокий. Автомобилисту он показался среднего роста, а мальчику из близлежащей деревни – плотным коротышкой. Четкого его описания нет. Часов в десять вечера он забрал чемодан и уехал на такси в Неаполь. Он очень спешил. Он предложил водителю пять тысяч лир чаевых, если тот довезет его до вокзала, чтобы успеть на поезд до Рима в 23.15.
Чалмерс сидел, подавшись вперед и сосредоточенно глядя на Карлотти.
– Эта дорога на Амальфи ведет и на виллу?
– Да. Там есть поворот.
– Моя дочь умерла в 20.15?
– Да.
– А этот тип поспешно взял такси в двадцать два часа?
– Да.
– Сколько нужно, чтобы добраться до виллы в Сорренто?
– С полчаса на машине, а пешком около полутора часов.
Чалмерс задумался.
Я сидел, дыша открытым ртом и чувствуя себя довольно скверно. Я ожидал, что после всех этих вопросов он выдаст какое-нибудь ошеломляющее открытие, но ничего подобного не последовало. Он лишь сгорбился и сказал:
– Самоубийством она жизнь покончить не могла. Я уверен. Выкиньте эту версию из головы, лейтенант. Все ясно: она сорвалась с утеса, делая съемки камерой.
Карлотти промолчал. Гранди беспокойно заерзал и уставился на свои ноги.
– Вот заключение, которое я ожидаю услышать, – продолжал Чалмерс резким, неприятным голосом.
– Мое дело представить коронеру факты, синьор Чалмерс, – мягко возразил Карлотти. – Его дело – решать.
Чалмерс вытаращился на него:
– Да, понятно. Кто коронер?
– Синьор Джузеппе Малетти.
– Здесь, в Неаполе?
– Да.
Чалмерс кивнул:
– Где тело моей дочери?
– В морге в Сорренто.
– Я хочу взглянуть на нее.
– Разумеется. Только скажите когда – и я вас отвезу.
– Это необязательно. Я не люблю, когда за мной таскаются. Меня отвезет Досон.
– Как знаете, синьор.
– Только договоритесь там, чтобы меня допустили. – Чалмерс взял новую сигару и принялся сдирать обертку. Впервые с тех пор, как я вошел в комнату, он посмотрел на меня. – Итальянская пресса освещает это дело?