И я ему не могу не верить…

Гладков Теодор Кириллович

Карьера в Красной Армии не соблазняла Опперпута, потому что не сулила ему никаких материальных благ, ни красивой, тем более шикарной жизни.

Опперпут занимал достаточно важный пост помощника начальника штаба войск внутренней охраны Западного фронта. Такой человек был настоящей находкой для НСЗРС. Одного не предвидели эмиссары «Союза»: двойственного, колеблющегося, противоречивого характера этого странного человека, которого могли использовать не только они, но и другие, более высокие мастера конспирации…

А пока что Опперпут вступил в НСЗРС и вскоре стал членом руководства савинковского подполья на советской территории. Подрывные возможности его значительно расширились с переводом на новую должность — начальника укрепрайона Минска.

Гельнер

зря времени не терял: сумел образовать губернский комитет «Союза», ряд уездных комитетов. Он полагал, что при хорошо налаженной пропаганде, распространении соответствующих прокламаций может произойти дальнейшее расширение организации. О напечатании в большом количестве нелегальной литературы в Гомеле нечего было и думать. Оставалась Варшава. Но туда надо еще добраться. Кто может это сделать лучше других? Само собой разумеется, Опперпут. Гельнер убедил комитет послать в Польшу Опперпута, чтобы тем самым проверить его заодно и на серьезном задании.

Без особых трудностей Опперпут получил отпуск якобы для лечения старой окопной болезни — ревматизма и направился в местечко Кайданово. Ревком здесь только-только организовывался, охрана границы осуществлялась примитивно — отдельными постами на главных дорогах. Опытный военный, Опперпут легко перешел границу и приехал в Варшаву.

Каждого, кто нелегально прибывал из Советской России, польская контрразведка передавала савинковцам. Заключили в изолятор и Опперпута. Здесь его допрашивал какой-то казачий есаул в присутствии офицера французской военной миссии. Убедившись, что гость из-за кордона действительно активный работник НСЗРС, савинковские контрразведчики освободили Опперпута, отвезли его в гостиницу «Брюль», где он и предстал пред очи самого «вождя».

Савинков мгновенно оценил, какие возможности для подрывной работы в Советской России открываются перед его людьми, если правильно использовать служебное положение этого человека. И Борис Викторович постарался: обласкал Опперпута, уделил ему максимум своего внимания, снабдил инструкциями, дал деньги и 80 тысяч прокламаций. В последующие месяцы Опперпут еще четыре раза переходил границу, встречался с Савинковым, доставлял польской и французской разведкам сведения военного, политического и экономического характера.

Гомельская губчека довольно быстро узнала о распространении в городе контрреволюционных листовок, а также о подозрительных действиях некоторых военспецов. Было решено произвести обыски у командира запасного батальона Щербы, уездного военрука Максимова и военврача Моисеева. Поначалу обыскали комнату Максимова. Ничего компрометирующего не обнаружили. Чекистам впору было извиняться за причиненное беспокойство и уходить с пустыми руками. На всякий случай уполномоченный Гомельской губчека Владимир Павлович Алексеев решил осмотреть нетопленую печь. Ему показалось странным, что на улице холодно, а печь не топится, хотя дров на дворе достаточно. Алексеев разгреб старую золу в печи и… обнаружил жестяную банку. В ней была запрятана иностранная валюта. На простой вопрос: «Откуда?» — Максимов ничего вразумительного ответить не мог.

У военврача Моисеева чекисты нашли целое хранилище савинковской литературы, а у комбата Щербы — в щели между досками уборной — печать «Народного союза защиты родины и свободы».

Дальше цепочка потянулась к военному коменданту города бывшему офицеру Чибирю, военспецу Корсунскому, а от них к явочной квартире в Минске. В числе других заговорщиков здесь был арестован и Опперпут. Газета «Известия» 24 июля 1921 года по этому поводу писала:

«…Всероссийской Чрезвычайной комиссией раскрыта крупная боевая, террористическая организация Бориса Савинкова, раскинутая на территории всей Западной и Северо-Западной областей и имевшая ячейки на всей территории РСФСР. Центр раскрытой организации — Западный областной комитет так называемого «Народного союза защиты родины и свободы» во главе с представителем «Всероссийского комитета» по Западной

области находился в городе Гомеле».

Держа в руках свежий номер «Известий», Артузов вошел в кабинет Менжинского.

— Вот, поставлена победная точка! Менжинский спокойно взглянул на газету и в глубоком раздумье откинулся на спинку дивана. Артузов уже знал: когда Вячеслав Рудольфович вот так откидывается, почти полулежит на диване, значит, снова мучают его невыносимые боли в поврежденном когда-то в автомобильной катастрофе позвоночнике. Бывали дни, когда Менжинский вообще работал в своем кабинете только лежа, вставал лишь в тех случаях, если должен был принять посетителя.

Глаза Менжинского потеплели, он протянул Артузову руку:

— Поздравляю, Артур Христианович. Верно — победа, и победа значительная. Но что касается победной точки, то ставить ее еще рано. Это нам только предстоит сделать.

— Вы имеете в виду Савинкова?

— Не только. Нам нужно пресечь контрреволюционную деятельность и белогвардейской монархической эмиграции. Вы слыхали про Бриарея? Это из греческой мифологии. У него было пятьдесят голов, сто рук и сто глаз. Мы должны уподобиться Бриарею, тогда наши глаза и руки дотянутся до Парижа, Берлина, Варшавы, Гельсингфорса. Все эти Врангели, кутеповы, бунаковы рано или поздно должны будут держать ответ перед нашим народом.

Менжинский говорил, не спуская пытливых глаз с Артузова, словно спрашивал: улавливает ли он, к чему все это говорится? Артузов прекрасно улавливал.

— Вы хотите сказать, Вячеслав Рудольфович, что существует драматический закон: нарастания действия и что нам следует поступать согласно этому закону, то есть идти дальше, внедряться в стан врагов?

— Вот именно, Артур Христианович. Подумайте, кого можно внедрить в монархическую среду.

Артузов думал не один день. Речь шла об очень серьезном: ключевых деятелях будущего «Треста» не из числа сотрудников ВЧК и привлеченных партийцев, работавших в различных советских учреждениях, но совсем других… «Главный руководитель» с согласия Дзержинского и Менжинского им уже был определен — Якушев. Для придания этой организации большей значимости в качестве начальника штаба ее военной части приглашен бывший царский генерал, закончивший в свое время академию Генерального штаба, Николай Михайлович Потапов, добровольно пришедший на службу в Красную Армию. Артузову показалось также целесообразным на роль своеобразного адъютанта Якушева подобрать офицера, действительно поварившегося в контрреволюционной среде, знающего правила конспирации, энергичного, способного ввести в заблуждение любого «гостя» из-за кордона. А то, что такие «гости» будут, он не сомневался. Артузов перебирал фамилии десятков людей, вовлеченных в той или иной степени в деятельность контрреволюционных организаций, но еще не погрязших с головой в преступлениях перед народом. Но как проникнуть в глубины души и сердца человека, еще вчера участвовавшего в тайном антисоветском заговоре? Как отличить искренне раскаивающегося от лицемера, спасающего свою жизнь? Наконец, как выделить, по каким критериям отобрать из нескольких возможных кандидатов того одного, кто наилучшим образом справится с новой ролью?

Отпали одна за другой многие фамилии. Круг сужался, пока в нем не осталась одна-единственная кандидатура: Опперпут. Бывший офицер, он знал монархически настроенную военную среду. К тому же использовать его для другой работы — против савинковцев — было никак нельзя, им было известно о его аресте в Гомеле.

Вячеслав Рудольфович Менжинский эту кандидатуру одобрил.

Обоснованность выбора, сделанного Артузовым, впоследствии не раз ставилась под сомнение, притом вполне резонно. И все же Артур Христианович об этом никогда не сожалел серьезно, даже тогда, когда Опперпут выкинул свой финальный неожиданный фортель. Было обидно и жалко этого запутавшегося человека, но объективность требовала признать, что свое дело он сделал — помог чекистам ввести в заблуждение зарубежных монархистов.