И заплакал палач...
Шрифт:
Сбежав в Испанию, я на время отделался от полиции. И в запасе у нас по крайней мере сорок восемь часов, пока слухи об этом не докатятся сюда, на эту сторону Пиренеев. Значит, надо воспользоваться передышкой... Дорога каждая минута... Я было решил сразу бежать, но потом передумал. У нас нет никакого средства передвижения. Да и не могу же я тащить Марианну куда-то на ночь глядя, даже не объяснив, что к чему.
Я жестом подозвал Техеро. Он подошел, волоча за собой драные сандалии.
– Маньяна... Монсерра...
Это
– Si [9] .
Я постарался объяснить, что моя машина сломалась и хозяин должен будет завтра с утра подвезти нас к вокзалу.
– Си...
Уладив это, я поднялся и пошел к себе. Марианна двинулась следом.
Она села на кровать. В моей каморке было так мало места, что больше никуда и не денешься. Она ждала, что я подсяду к ней, но мне что-то не хотелось. Любовь моя стала чище, непорочнее, чем в начале нашей совместной жизни.
9
Да (исп.).
– Ты, кажется, расстроен, Даниель...
Она смотрела на меня с удивлением и грустью.
– Это от усталости, любимая... Сама понимаешь...
– Да-да, верно... Тоща не надо завтра ехать на экскурсию.
– Надо.
– Может, лучше побыть здесь вдвоем, на пляже?
– Я и сам жутко тосковал. Ужасно не хотелось уезжать из "Каса Патрисио".
– Послушай, Марианна, нам надо отсюда уехать. Не спрашивай ни о чем, я сам тебе потом объясню.
Она все-таки хотела о чем-то спросить, но увидев мое перекошенное лицо, промолчала.
Скрипка лежала отдельно от футляра. Она увидела, что я на нее смотрю, и сказала:
– Когда тебя не было, я "приходила сюда поиграть... Так хорошо было! Как будто мы снова вместе!
Марианна взяла инструмент. У меня перед глазами возникла обшарпанная гостиная в доме на улице Гро-Мюр, львиная пасть на шпингалете, тюлевые занавески...
– Оставь ее, Марианна!
Она положила скрипку на место. И когда обернулась ко мне, в глазах у нее стояли слезы.
– Даниель, – прошептала она, – ты что, больше меня не любишь?
Да, именно это я и хотел услышать. Люблю ли я? О, Господи! Конечно, люблю! Я любил ее до потери рассудка, умереть был готов... Да-да! Именно умереть! Теперь я понимал, что это значит!
Я кинулся на Марианну как дикий зверь. Сорвал юбку, блузку, и распял ее на постели.
21
После неистовых объятий мы долго лежали неподвижно. Все в "Каса" затихло, и миром снова овладел плеск морских волн. Время от времени желтый пес Трикорнио подвывал на луну. Из окна мне было видно голубое небо, совсем не похожее на ночное. Шум моря вселял ощущение покоя. Казалось,
Марианна заговорила первой.
– Знаешь, Даниель?
Голос ее прозвучал словно откуда-то издалека. Словно между нами было оконное стекло.
– Нет...
– Когда я играю на скрипке, то начинаю вспоминать...
– Что ты сказала?
Я наклонился над ней, стиснув зубы так сильно, что даже заболели челюсти.
– Что с тобой? – прошептала она. – Даниель! Мне страшно... Какие страшные глаза... Налитые кровью...
Кровью! Кровь-то как раз была у нее на руках, у моей бедняжки! Но она об этом не знала.
– Прости, Марианна... Просто я так тебя люблю, что даже ревную к прошлой жизни.
– Ревнуешь?
– Ну да, глупость, правда?
– Нет, я тебя понимаю.
Она обвила мне шею руками.
– Знаешь, ревновать-то не к чему, вспоминается ведь совсем немного.
– О чем ты вспоминаешь?
Она прикрыла глаза, пытаясь сосредоточиться.
– Ну вот... Знаешь, это окно с львиной пастью...
– Да, Марианна, знаю!
– А за ним ветка...
– Да...
– Ну вот, а когда я подхожу ближе, то видны качели, привязанные к дереву. Странно, правда?
– Значит, там просто были эти качели, вот и все. А что еще ты видишь?
– Женщину с таким красным лицом. Она проходит мимо, потом поднимает голову и улыбается мне...
Я сразу же понял: мать.
– И все?
– Нет... Еще слышно...
– Что слышно?
– Пока я играю, где-то у меня над головой плачет ребенок.
Я закрыл глаза. К горлу подкатила тошнота.
– Он мешает мне играть.
– А-а...
– Да... Я каждый раз спотыкаюсь... Не могу как следует разобрать пьесу. Рука дрожит, выпадает смычок.
Я заметил, как у нее на лбу выступил пот. Она так напрягалась, переживая эти моменты своей жизни, что даже выбилась из сил.
– А больше ты ничего не видишь?
– Нет...
– Так вот, попробуй все это забыть. Не вспоминай больше.
– Хорошо, Даниель.
– Думай только о нас, ладно?
– Я и сама только этого хочу.
Я поцеловал ее, и в конце концов мы заснули. Но перед тем, как погрузиться в целительное небытие, Марианна нащупала в темноте мою руку.
Я вздрогнул: ладонь ее была холодна, как у мертвеца.
22
Когда я проснулся, часы показывали семь... Пора. У меня была большая пляжная сумка. В нее я положил костюм из альпаки. Потом побрился, надел льняные брюки и голубой свитер. Засунул деньги в дорожный несессер, а несессер – в сумку. И только после этого стал будить Марианну.
– Вставай, соня...
Во сне она выглядела совсем как ангелочек, даже невиннее, чем когда ее большие голубые глаза устремлялись на меня. Жалко было отрывать ее от сна.
Она вздохнула и чуть улыбнулась.