И звуки, и краски
Шрифт:
Уголовники в последний момент — как в старинных фильмах. Само благородство. Жмут руки троим и прочувствованно трясут головами. Уши и у того, и другого, как у свинки Хомус, торчком. Звенят наручники. А вот этого допускать нельзя! Началось! Господи… ну откуда тут этот дежурный? Конечно же, видит, как бросается Витко к ящику с песком. Вот она — человеческая реакция! Дежурный даже не понимает, что происходит! Он продолжает видеть то, что должно происходить! Заключенные должны идти впереди конвоя, заложив руки за спину.
…Да… Гойко Гон —
Эх, Рыжий ты, Рыжий… Кто же тебя вынес в этот миг на этаж? Уж лучше бы тебе оказаться тугодумом! Но он вскидывает лучемет, и из груди бегущего Витко вырывается сноп огня.
Рыжий попадает точно в позвоночник. Витко еще бежит, переламываясь пополам, но ноги уже отстают от тела… Его заносит, и переломившаяся фигурка, словно глиняная, ударяется о бетонную колонну.
Беско, запоздав на доли секунды, ударяет по руке Рыжего, и лучемет, вылетев из кисти, исчезает в пролете между этажами.
Оператор склоняется над Витко… Нашел время! Наградив его тумаком, Беско возвращается к Рыжему. Булькая черной кровью, тот лежит на спине и невидящим глазом смотрит на низкий потолок коридора, сплетенный из канализационных и отопительных труб…
Эх, парень!.. Ты решил, что положение вещей таково, как это видно глазами деревенщины. Ты ввязался в нечестную игру, хотя, быть может, и не выдумал ее правил. Беда в том, что игра существует до тех пор, пока в нее играют…
Темный ствол с раструбом на фоне звездного неба. Никто не поставил на место гайку крепления? Нет… Где часовой? В противоположном конце крыши. Беско срывает зенитный пулемет с турели, несет его к краю крыши. От тяжести у Беско перехватывает дыхание. Только бы удержать! Вот оно — то окно! Стволом Беско с ходу ударяет в стекло и тут же чувствует, как Гойко Гон с другой стороны подхватывает зенитку.
Беско проходит сквозь стену и оказывается в узком коридоре одновременно с беглецами. Страшная вспышка зенитки в коридоре. Даже из окна камеры видно зарево, отразившееся на козырьке крыши. Остов двери, кувыркаясь, несется по двору и рассыпает по снегу искры.
Вот они! Пара смертников выбегают во двор… «Батюшки… — отчужденно думает Беско, глядя на них с высоты. — Они же раздетые!» Это внезапно представляется Беско ужасно смешным. Он начинает смеяться, сначала тихо, а потом уже во все горло… Вторая вспышка ярче первой заливает двор тюрьмы нестерпимым белым светом. Вынесенные вместе с бетонными основаниями ворота тюрьмы вылетают на улицу. Вот и все.
Беско кажется, что он сейчас умрет… Медленно он бредет от окна к нарам и слышит, как запоздало, угрожающе низко начинает ныть сирена. Тон ее повышается до пронзительного стона, а затем спадает.
Бред у него начался сразу, как только он упал на нары. Он увидел как дверь камеры открылась и вошел Гойко Гон.
Режиссер озирается по сторонам в поисках своего пальто.
— Уходи!
Гон отталкивает Беско, стараясь остаться в камере, и все выискивает что-то по углам. И вдруг это уже не Гойко Гон, а его помреж Витко! Он зажимает дыру в груди и все шарит кругом руками.
— Что тебе? — холодея спрашивает Лен, он отлично понимает, что имеет дело с покойником.
— Ремень… Всю кровь собрал, а на ремне осталась. Видишь, как меня?.. — Витко распахивает заскорузлую от крови рубаху и показывает жуткую обугленную дыру в груди. У Беско кружится голова, он чувствует, что теряет сознание, однако остается стоять. А помреж между тем продолжает:
— За что ты меня так?
— Не я, не я это! — кричит Беско. — Это Рыжий!
В камере появляется Рыжий. Глаза его смертельно остекленелые, как тогда, в коридоре.
— Врет он все… — Рыжий пытается ухмыльнуться. Но для этого нужны ясные глаза, и ухмылка у него не выходит. Оттого и явная шутка звучит как правда:
— Врет он! Он и тебя убил и меня убил. Его памяти лишить надо. Он же враг Режима!
Уголовники, до того безмолвно наблюдавшие со стороны, хватают Беско за руки и радостно волокут по коридору, приговаривая: «Враг Режима… Сейчас мы его… А паек — нам! Нам паек. Он не станет есть. Теля, он теля и есть. Ему зачем по офицерской норме? Дерьма ему подсунуть, пусть жрет!
Задыхаясь от борьбы, Беско отчаянно кричит: „Не хо-чу-у! Мне нельзя… У меня же… У меня же Лийя!“ Назвал ее как жену, надеясь таким образом остановить уголовников. Но они не хотят слушать, злобно дышат в лицо Беско, у них бритые черепа и огромные, торчащие, как у свинки Хомус, уши.
Беско открывает глаза и видит склонившихся над ним уголовников. Собрав последние силы, Беско бросается на одного и пытается душить, но сил у него нет. Он оставил их все там — в коридоре и на крыше.
Уголовники не раз пытались стучать в дверь, вызывая дежурного, но вся тюрьма, словно огромный муравейник, была наполнена криками, звоном сапог. Горели все лампы, вспыхивали осветительные установки фотохроники и никому не было дела до их камеры. Только однажды пробегавший по этажу дежурный продектор остановился и, открыв волчок, крикнул:
— Прекратить! Я вас, сволочей!..
Заробевшие уголовники не предпринимали более никаких попыток вызвать врача и только время от времени, когда Беско затихал, подходили проверить, не дал ли дуба этот политический с повадками умалишенного.
Дежурный пытатель, не отрываясь от телефона, махнул рукой в сторону стула.
Один вид этого чудовищного стула вызвал у Лена чувство ужаса и тошноты: возвышающийся на невысоком основании, весь прямоугольный, увешанный блестящими колючими браслетами и ремнями.