Ибн Сина Авиценна
Шрифт:
Глазам Ибн Сины открылась страшная картина, когда он шел по направлению к Тусу, на запад. Поля запущенны, вместо пшеницы — дикая трава, засорены листьями осени каналы: никто весной их не чистил, обвалились крыши, разорвались лозы винограда от обильных зимой снегов, и опять ни одна рука не поднялась поправить беду.
«А хлеб имелся в Нишапуре в достаточном количестве, — пишет историк Махмуда Утби. — На всех дорогах поставил султан солдат, чтобы они не пропустили на рынки ни один караван с зерном. Все скупал, а потом продавал по очень высоким ценам, так, что на базарах оставалось по 400 манов непроданного хлеба». Утби рассказывает об этом, не осуждая Махмуда, а восхищаясь его могуществом, который «осуждает на гибель кого хочет…» Но как же иначе
В одном только Нишапуре умерло более ста тысяч человек. «Дороговизна и голод достигли такой степени, — продолжает Утби, — что народ не видел ничего, кроме лепешки Луны и Солнца на столе, а во сне по ночам собирал колосья Плеяд». Люди начали есть людей… Везирь Махмуда Абулаббас Исфераини отказался собирать очередной налог с народа, И без того «ободранного, как баран. Я лучше сам внесу необходимую сумму, но к голодным не пойду». Исфераини заплатил за этот свой поступок смертью, новый же везирь — Майманди собрал налог.
А тут еще раскрутилась от горизонта до горизонта холера. Майманди успокоил Махмуда: «Ничего. В столь густонаселенном месте, каким является Нишапур, холера быстро иссякнет, поедая массы. До нас не доберется».
Вот так, с толпами голодных и больных Ибн Сина и двигался в сторону Туса, неся на спине два мешка: одна со своими рукописями, другой — с рукописями Масихи.
И в это же время Навстречу Ибн Сине, но с другого конца — с востока на запад, тоже в Тус, шел 77-летний Фирдоуси поклониться могиле, сына и дому, в Котором 30 лет — столько же, сколько жил сын, — писал «Шах-намэ». Более полугода назад Фирдоуси покинул дворец Махмуда, где осмеяли его поэму. Если б поэт просто ушел, униженно смолчав… Нет, он пошел в баню. Как говорит предание, и роздал жалкие гроши, полученные от Махмуда, банщику, брадобрею и нищим. Вся Газна, смеясь рассказывала об этом. Старого поэта повсюду искал гнев Махмуда. А он сидел в доме лавочника Исмаила Варрака и пережидал, когда остынет горячий ветер, дующий из дворца. Потом сел на ослика и поехал домой, в Тус. Он знал: гонцы Махмуда скачут впереди. Поэтому в Герате, на пол-пути к Тусу, остановился и прожил тайно шесть месяцев — достаточное время, чтобы слетали гонцы в Туе и обратно в Газну, Прошли эти шесть месяцев, и вот теперь едет он домой. Дремлет на ослике, свесив голову. Не дремлет — остро думает. Для встречных — дремлет. И лица не видно, — только огромная чалма, постукивая о грудь, болтается на костлявой шее. Солнце печет ему в левый бок, Ибн Сине — в правый.
И вот Тус — родина Газзали. Ибн Сина сидит в ханаке для странствующих дервишей, ест коренья, собранные Им в пути, и думает: «Куда дальше идти?» За ханакой сжигали трупы тех, кто умер ночью. Обнаружить свою тайну и начать лечить людей Ибн Сина не мог. Кто не соблазнится за мешок зерна продать его! Но и смотреть равнодушно на страдания людей не было сил. И Ибн Сина пустил в народ стих:
В чистом воздухе паря, ядовитых змей, как мух. Уксуса, нашатыря, убивал великий дух. Если раджи взять мискаль и мискаль нашатыря, А потом перемешать, то, как сказано, не зря. Осушивший эту смесь ощутит блаженства час, И спасти она должна от любой отравы нас. [100]100
Перевод Козловского.
И другой стих — об обязательном питье кипяченой воды, о передаче болезни через воздух и воду. Эта гениальная его догадка о микробах была высказана за 800 лет до Л. Пастера.
Один старик, капая в чай уксус, сказал про стих Ибн Сины:
— Наверное, это написал ученый, которому
— А ты что, получил уже от Махмуда?
— Что?
— Ну, то, что не доходит до людей — жалованье!
— Никуда Махмуд от меня не уйдет! Уж если к халифу подошел нищий и сказал: «Отдай мне в жены свою мать. Очень уж у нее толстая задница!» — то, что же, я не подойду к Махмуду за своим жалованьем?
Смех потряс ханаку.
— Ну и что он ответил?..
— Кто?
— Халиф.
— А… Сказал: «И мой отец любит ее за это же!»
И опять все засмеялись, а у Ибн Сины комок слов встал в горле. Что его горе по сравнению с горем народа!.. Кроткий, терпеливый, с сомкнутыми в великом молчании устами народ открывает их только для правды, любви и помощи. Разве смех — не помощь?
В том, как связываются простые люди друг с другом, есть что-то особенное. Они как бы одновременно говорят о прошлом, настоящем и будущем. Они словно «проснувшиеся», потому что праведно соотносят себя с жизнью…
И вдруг Ибн Сина понял, куда он сейчас пойдет! В Нишапур, к Абу Саиду, — человеку, перед которым народ стоит на коленях…
Ибн Сина состоял с Абу Саидом в переписке. Правда, письма были не частые, но разговор шел о боге, человеке, Добре и Зле… «А о чем сейчас говорить? Вон двух девочек несут к огню… Они только что умерли. Сейчас ни о чем нельзя говорить. Сейчас надо молчать. Сейчас имеет право говорить только народ… или пророк Мухаммад, Иисус Христос, Будда, седой ребенок Лао-цзы. Но и они в такие минуты молчат. В том-то их и мудрость», — думает Ибн Сина.
И все-таки он пошел к Абу Саиду. Шел два дня, питаясь корой деревьев, кореньями трав, из последних сил таща на себе два мешка с рукописями.
В Нишапур Ибн Сина не зашел, боясь ищеек Махмуда. Остановился в деревне Шиккан — Две трещины, недалеко от Нишапура. Деревня была пуста. Из двух гор, нависавших над ней, из двух трещин текла вода, переливаясь через край забитых листьями, мусором и трупами каналов. Вылез откуда-то из кучи старик. Ибн Сина спросил у него дорогу на Нишапур.
Старик показал на небо.
— Да нет! Дорогу мне покажите!
Старик показал на кладбище..
Абу Саид родился в 967 году. Его отец Абулхайр, ученый по растениям, жил при дворе султана Махмуда. Весь дом ого был обклеен изречениями султана. Семнадцатилетний Абу Саид ушел жить отдельно от отца в простом глиняный домик. Все стены обклеил изречениями из Корана. Отец устыдился. Оставил дворец и сделался дервишем.
Абу Саида мучила страсть к приобретению знаний. Пять лет он изучал науки самостоятельно, а потом бросил все и ушел в Серахс, где на куче мусора увидел юродивого, сшивавшего две бараньи шкуры — одежду безумных. Лбу Саид долго стоял и смотрел на него.
— Все, Абу Саид, — сказал юродивый, заканчивая работу, — вместе с заплатой я и тебя пришил к этой коже. — Взял Абу Саида за руку и привел к пиру [101] Абулфазлу.
— Возьмите этого юношу. Он ваш.
Пир несколько лет учил Абу Саида, а потом отправил его на родину, в селение Мейхене [102] , приказав семь лет жить одному. Много надо было продумать человеку, прежде чем идти со Словом к людям. Абу Саид выдержал испытание. Потом пир, продержав Абу Саида еще два года около себя, подарил ему свою хырку — одежду, никогда не снимаемую, которой перед смертью удостаивается лишь самый лучший из учеников, и послал его на семь лет в пустыню. Теперь предстоит родить свою истину. Пир Умер, но ровно через семь лет приснился Абу Саиду и сказал:
101
Пир — учитель.
102
Современное Миана, на границе Туркмении и Ирана, на юго-восток от Ашхабада.