Ицка и Давыдка
Шрифт:
«Нет денег… праздники… что сказать ожидавшей семье?»
И всё это, как огнём кипящий горшок, ожигалось горьким чувством обиды от ощущения битого лица…
В калитке показался Давыдка.
«Гир-гир, гир-гир», и друзья оживлённо обменялись мыслями.
Давыдка ещё подумал и медленно пошёл назад в дом, а Ицка, по-прежнему, остался ждать.
Давыдка, нерешительно войдя в дом, осторожно, с таинственной физиономией подкрался к жене пристава.
– Господи, как ты меня испугал! Чего тебе надо?!
Давыдка
– Да говори толком!
Давыдка на этот раз далеко не красноречиво попросил приставшу похлопотать у пристава за Ицку.
– Я тебя совсем не понимаю, Давыдка… какой же ты честный, когда ты сам видишь, что человек украл…
– Тце!..
Но Давыдка за этим, так энергично сорвавшимся восклицанием, перебившим речь приставши, напрасно собирал свои слова для нового приступа.
– Нет, нет, Давыдка, и не проси… Я не пойду к мужу… Да он меня и не послушает… ты не знаешь ещё какой он, когда рассердится…
– Тце!
– Да что, тце да тце – я не пойду!
Давыдка вздохнул.
– Что за нахальство, право? уж кажется всё дали: и деньги и вперёд, – нет, ещё лезет… Да ещё за кого просит…
– Эх…
– Ну, уходи, – вспыхнула окончательно приставша.
– Сударыня… Вы добрый человек… Слушайте, что я вам скажу…
– Ничего не хочу слушать.
Глаза Давыдки напряжённо перебегали с лица приставши в пространство.
Приставша случайно взглянула на Давыдку и вдруг проговорила:
– Иди сам к мужу.
Давыдка нерешительно посмотрел, быстро взвесил риск быть битым и проговорил с отчаянной огорчённой решимостью:
– Хорошо…
Пристав только было собирался прилечь после обеда.
– Тебе чего?! – резко остановил он вошедшего Давыдку.
Душа Давыдки ушла в пятки.
– Ваше высокоблагородие… вы важный барин… Давыдка, может, не смеет смотреть на такого господина, как вы… Другой, может, сказал бы: пошёл вон, Давыдка, ты вонючий пархатый жид, – а ваше высокоблагородие жалеете бедного человека, потому что вы знаете, что Давыдка бедный, но честный человек…
Пристав сдвинул брови.
– Ты это адвокатом за Ицку?!
– Ваше высокоблагородие… – затоптался он на месте, – позвольте мне, глупому человеку, сказать два слова… Вы помните, и я и Ицка пришли торговаться… Вы знаете… что грех тут прятать… я прямо настоящую цену назначил. Вы сами учёный человек… Ицке против меня надо вдвое взять бы… Ну, считайте сами: подкладка…
– Да мне какое дело, что он дурак… – проговорил пристав, всё ближе надвигаясь на Давыдку.
– Он дурак, он совсем глупый… он глупей свиньи, – быстро проговорил Давыдка и ещё быстрее, не смотря, продолжал:
– Ваше высокоблагородие, пошлите сына узнать, чи правду я говорю… Он в лавку занёс остаток, а взял подкладки… Ваше высокоблагородие,
Пристав слушал, чувствуя пустоту в том месте, где уж был приготовлен отпор нахальному жидку. Вошедшая жена пристава присела на стул и, не глядя на мужа, угрюмо проговорила:
– Да отдай уж ему…
Приходилось сдаваться.
– Будь я собака и прохвост, если я ещё когда-нибудь его позову! – взбешённо проговорил в утешение себе пристав, вытаскивая бумажник.
«Позовёшь!» – промелькнуло в голове Давыдки.
– Хай ему мама мордовала, – я и сам с ним не пойду больше… – ответил Давыдка, ловя брошенные деньги.
– И только потому даю, что ты честный человек…
Давыдка вспыхнул и кивнул головой от удовольствия иметь право быть честным человеком. Как упругая поверхность отражает ударяющиеся об неё тела, так живое воображение Давыдки быстро отразило брошенное ему крылатое слово.
– Вы большой барин… Давыдка паршивый маленький жидок, а Давыдка стоит рядом с таким большим барином на одной доске, и вам не стыдно с ним стоять. А почему вам не стыдно с ним сто-я-ять? Потому, что вы знаете, что Давыдка честный человек… Пра-а-вда?
Пристав кивнул головой.
Но фантазия Давыдки разыгралась. Его вдруг охватило непреодолимое желание ещё нагляднее почувствовать своё право честного человека.
– Ваше высокоблагородие… – Давыдка протянул свою грязную маленькую руку и замер на мгновение от страха. – Ваше высокоблагородие… Никогда чужого эта рука не взяла… Никогда мне такой важный барин…
Давыдка остановился, собрал все силы и, решительно, чуть-чуть даже нахально кивнув головой, проговорил:
– Пожмите мне эту руку!
Растрёпанный, с грязной помятой манишкой, весь в пуху, распространяя вокруг себя тонкий аромат чесноку, с двумя когда-то белыми кисточками, живописно торчавшими из-под жилетки, Давыдка держал в воздухе протянутую руку и вдохновенно смотрел на пристава.
– Что ж, – растерялся пристав, – я пожму, – и он действительно как-то быстро-сконфуженно пожал руку Давыдки.
Давыдка побагровел, и на лице его от напряжения надулись жилы. Он важно, подавленным от избытка чувств голосом решительно проговорил, отчаянно махнув рукой: