Ицка и Давыдка
Шрифт:
– Сына в солдаты отдам, – нехай Царю служит!
И, принеся эту высшую жертву на алтарь отечества, Давыдка, уже с полным апломбом протянув руку приставше и двум подросткам, которым подал свою маленькую грязную руку даже с каким-то покровительственным снисхождением, –
Отец будущего солдата даже и пред собакой почувствовал своё достоинство и, почти не поворачиваясь к ней, гордо прошёл мимо. Только у самой калитки он как-то совершенно бессознательно ускорил последний шаг и, выпрыгнув, неожиданно очутился перед Ицкой.
Ицка всё в той же позе тревожно впился глазами в Давыдку.
Давыдка молча вынул деньги и передал их Ицке.
Ицка облегчённо вздохнул, пересчитал деньги и быстро спрятал их в карман.
Друзья пошли домой.
Давыдка, сдвинув совсем на затылок свою шапку, не спеша выступал по улице с заложенными в карманы штанов руками, весь погружённый в приятные ощущения всего происшедшего.
Проходя мимо старой еврейки, разложившей маковники, Давыдка пренебрежительно остановился и, перебрав почти весь товар, выбрал, по числу детей, семь самых лучших тяжёлых маковников. Так как следовало за них 3Ґ коп., а из данных Давыдкой 4 коп., полкопейки сдачи не оказалось, то Ицка, переговорив с другом, взял тоже один маковник для Гершки.
Через несколько минут, тихо отворив дверь, Ицка осторожно вошёл в свою квартиру и, окинув всех своими потухшими глазами, остановился на поправлявшемся и уже сидевшем
Лицо Ицки осветилось тихой, ясной радостью: далеко, далеко, в разделе двух опухолей, целый и невредимый глаз Гершки уже сверкал привычным выражением отца.
Ицка облегчённо вздохнул и подумал: «будет портным».
Гершка ничего не подумал, но с удовольствием схватил худенькой ручкой маковник, жадно стал есть его, при чём каждый кусочек сопровождался завистливыми и внимательными взглядами, в безмолвном созерцании столпившихся вокруг него, братьев и сестёр.
Давыдка победителем, с шапкой на затылке сидел на рабочем столе, болтал ногами, а кругом него весёлый дружный «гир-гир» звонче, чем когда бы то ни было, оглашал спёртый тяжёлый воздух двух маленьких грязных комнат.
Пятнадцатилетняя дочка Давыдки, молодая невеста, с чёрными большими глазами, придерживая сваливавшуюся косу, вытянув шею, весёлыми блестящими глазами смотрела и жадно вслушивалась в обобщение отца, который, махнув рукой, как-то небрежно, весело закончил:
– И свиньёй я его назвал, и мне вдвое больше он дал, и вперёд дал, и руку пожал, а Ицку по морде…
Даже пятилетний Лейба с живописно торчащим сзади хвостиком грязной рубахи, обсасывая свой маковник, ловя интонацию звуков, весело кричал:
– Гвулт!
И прыгал на одной ноге.