Идеалист
Шрифт:
Когда случалось оглянуться, взгляд его улавливал в прогале высоких домов бетонно-металлическое тело Останкинской башни с округлым пузом «Седьмого неба». Сгустившаяся к ночи мутная наволочь скрывала антенную иглу, потому башня теряла обычно лёгкие свои очертания, казалась тяжёлой, насупленной, хмуро проглядывающей из-под косматости бровей всё пространство столичных улиц, крыш, домов. Алексей Иванович порой даже поёживался от чувствуемого следящего её взгляда, ловил себя на мысли, что есть какая-то связь между этой, высящейся над столицей дозорной башней и маниакальными толпами, бредущими улицей, в которую так неосторожно он вступил. Он торопился выбраться из удушающих уличных объятий. Но налитые багровостью глаза башни, как будто
Была здесь другая, обычная жизнь, в чём-то созвучная настроению Алексея Ивановича, и шёл он по переулку, хотя и опираясь утомлённо на незаменимую свою палочку, тёплое чувство сопереживания людям, живущим за стенами этих крепких довоенных домов, не оставляло его.
Вдруг он остановился, не сразу поверив тому, что услышал: в раскрытом на втором этаже окне звучала песня, которую он нёс в себе, уходя от Арсения Георгиевича. Кто-то и здесь, в тихом переулке, в незнакомом доме, внимал голосу трагичного тысяча девятьсот сорок первого года:
Вставай, страна огромная Вставай на смертный бой…Алексей Иванович стоял в сумеречном московском переулке, слушал, думал: «Вот, дорогой Арсений Георгиевич! Не одни мы помним о войне! Кто-то и здесь тревожится о победе!»..
В почувственной обеспокоенности, с неясным ощущением вины перед людьми, по-разному живущими за этими окнами и одинаково ожидающими счастья даже от нынешней несуразно извернувшейся жизни, шёл он по ночному, с давних времён знакомому переулку. Шёл, всё ускоряя тяжёлые свои шаги. И беспокойство от неясной вины своей перед людьми с каждым шагом ощущал всё острее.
Из личных записей А. И. Полянина…
«Я мыслю…
Кто-то, когда-то напишет философские трактаты о разном понимании Добра и Зла, о Дикости и Человечности, о Справедливости и антиподе её – всё и вся разрушающей Корысти.
Кто-то, когда-то, умудрённый жизнью своей, опытом жизни многих, создаст ещё одну великую Книгу Бытия, и мудрость этой Книги в каком-то из веков приведёт людей к сознанию единой сути жизни человеческой. Через осознание её Справедливость и утвердится на земле.
А пока жизнь вся в движении, пульсирует, как не знающая покоя солнечная плазма. И яростная сшибка разномыслей, сшибка противоположных нравственных понятий громоздит в человечестве хаос, разъединяет умы, земли, народы.
И всё-таки, как ни велик прямо-таки глобальный охват этой сшибки сознаний, сотрясающих ноосферу, познаём мы
Итак, о человеческом в человеке в мире каждодневного бытия.
Было это лет пятнадцать тому назад. Возвращались мы вместе с Зойченькой из малой поездки по старой лесной дороге. На ремонтируемом участке был объезд, как водится, необустроенный, размятый тяжёлыми машинами. Да ещё ливневая тучка недавно омыла дорогу и окрестности. Машинешка наша безнадёжно буксовала в цепких грязевых колеях. В концеконцов, задом съехала в канаву. Мотор заглох, на все попытки завести не отзывался даже короткой вспышкой. Аккумулятор прокручивал коленвал, бензин в карбюратор поступал, на свечах сверкала искра, в самом моторе – на живинки!..
Вот положение: дорога пуста, безлюдье, вот-вот накроет землю холодная сентябрьская ночь. Можно, конечно, дождаться утра и в машине, но в радость ли продрожать ночь в лёгких курточках!
Молча переживал я техническое бессилие своего ума. Тут ещё и Зоя отяжелила душу, с чисто женской логикой поспешила во всём обвинить меня. Потом и сама приуныла. Я понимал её: утром на работу, а до города ещё километров тридцать пути!.. В общем-то, микромир будней, а не в нём ли человек проявляет себя?!..
В глубине леса появился одинокий, запоздалый грузовик, стал пробиваться по объездной дороге. С натужным воем мотора, прополз мимо, расшвыривая ошмётки грязи, наконец выбрался, уже вдалеке, на твёрдую дорогу. Зоя в углубившейся безнадёжности произнесла свой приговор:
– Для всех чужие беды – это чужие беды…
Честно говоря, я тоже ждал от водителя грузовика хотя бы словесного сочувствия. Уткнувшись под открытый капот мотора, я всё ещё пытался разгадать скрытые в жиклёрах и проводах капризы техники.
– Чем могу помочь? – услышал за спиной спокойный голос. Крепенький мужичок, какой-то весь по-деревенски ладный, стоял у машины, вопросительно на меня глядя.
– Да, вот… - ответил я, смущаясь только что бывшим во мне мыслям.
Руки незнакомого мне человека потянулись к мотору. Явившийся помощник повторил весь путь моих поисков, - мотор не отзывался. Стемнело. От аккумулятора протянули лампочку. Уже второй час, даже в прохладной ночи, мы измученно отирали потевшие лбы. Наконец, постояв в задумчивости, человек склонился к трубе.
– Всё ясно, - сказал с облегчением, выковыривая из выхлопной трубы тугую глиняную пробку, - машина, сползая в канаву, концом трубы ткнулась в землю.
Мотор заработал.
– Пробивайтесь объездом. Я погожу. Тут и с работающим движком не вдруг вылезешь – только и сказал тот человек в ответ на мою благодарность.
Долгих два часа провозился совершенно незнакомый мне человек у моей машины. Что подвигнуло его отозваться на чужую беду при своих дорожных и всех прочих заботах?!. Теперь об иных временах, о нравственности иной, и на том же уровне дорожных будней.