Идеальная для колдуна
Шрифт:
— Что же ты в дверях стоишь, госпожа?
Амели понурила голову: какая она госпожа? Одно название.
— Доброе утро, тетушка Соремонда.
— Уж день давно, милая. Скверный день, — она кивнула в сторону серого окна. — Хмарь одна. А ты пришла — и светлее стало. Ну, чего тебе подать?
Амели вошла, села на табурет с торца стола:
— Молока, если можно. И булочку. Или хлеба.
Тетка улыбнулась и покачала головой:
— На одном хлебе долго не протянешь.
Она полезла в резной шкафчик, достала хлеба, сыра, масла, холодную курятину и выставила на стол. Налила молока в серебряную
— Новобрачной, милая, силы нужны. А ты одни крошки собираешь, как птичка. Куда такое годится? Сказала бы, что любишь — я бы и подала. Павлина, конечно, не зажарю, но кое-что могу.
Амели спрятала руки на коленях и опустила голову.
— Что? — Соремонда убрала кувшин с молоком. — Не ладится?
Амели покачала головой. Тетка села на лавку, поставила на колени корзину и занялась фасолью:
— Все наладится. Только уж и ты похитрее будь. Улыбнись, ласковое слово скажи.
— Ласковое слово…
Амели усмехнулась — уж больно негодным выходил теткин рецепт. Ласковое слово в горле застрянет. Да и зачем ее мужу глупые слова?
— Приготовь что своими искусными ручками, да сама подай. Они это страсть как любят. Да с улыбкой, с нежностью.
Амели опустила голову:
— С нежностью…
Тетка Соремонда многозначительно повела бровями и кивнула:
— С нежностью. От нежности самый дикий зверь ручным становится.
С нежностью… Да что тетка понимала? Какая тут нежность, когда Амели холодела в его присутствии. Цепенела. Боялась до самой крайности и одновременно горела в порочном огне его голоса, его касаний. Разве так бывает, когда в сердце нет ни капли любви? Когда вместо сердца ощущается лишь гулкая пустота? Был бы на его месте кто другой… Тот, кого можно понять, услышать. Хотя бы, Нил. И как бы стало просто и тепло.
Амели допила молоко, сосредоточенно отставила кружку:
— Что он любит? Кроме пирожков?
Тетка Соремонда едва заметно улыбнулась:
— Решила послушать старуху?
Амели хмыкнула, вскинула голову:
— Вы совсем не старуха.
Тетка лишь кивнула:
— Видишь, можешь, когда хочешь.
— Да о чем вы? Да разве же можно сравнить?
— А ты не сравнивай. Просто принимай. Тебе достался не самый худший муж, уж поверь. А вот какая ему досталась жена?..
Амели вздохнула, ковыряла ногти и смотрела на свои руки. Сколько кухарка служит ему? Наверняка, долго. Привыкла, может даже успела по-своему полюбить, привязаться. Вот и находит ему оправдания — по доброте. Да из благодарности. Что скажет тетка Соремонда, узнай она о его угрозах? Или знает? Но выбора не было: Амели должна полюбить своего мужа. Или искусно обмануть, чтобы он поверил. Другого не дано.
Амели краем глаза наблюдала, как тетка Соремонда перебирает фасоль, выцеливая пухлым пальцем негодное зерно и стряхивая со стола в корзинку. Она казалась настоящей, теплой, живой. Очень хотелось ей доверять, поделиться своими страхами. Но нельзя. Нельзя.
Амели кивнула на кучу фасоли:
— Можно, я помогу?
Соремонда улыбнулась:
— Отчего нельзя — помогай. Только спасибо скажу, — она указала на лавку рядом с собой. — Мне одной здесь тоже страх как тоскливо бывает. Особенно в такой непутевый день.
Амели пересела и стала загребать фасоль,
— А вы были замужем?
Соремонда грустно улыбнулась:
— Была, милая. Была.
— И были счастливы?
Та пожала плечами:
— Не слишком. Муж мой был стар, да и характера скверного. Детей Создатель не дал. — Кухарка переменилась лицом, сползла с нее напускная веселость. — Сестрица моя младшая дите тогда нагуляла. А через полгода померла. И остался мальчик сиротой — ни отца, ни матери. Хорошенький, — она расплылась улыбкой. — Глянешь — и сердце заходится. Муж мой ни в какую не хотел ребеночка оставлять, все твердил, что приблудный, не нашей породы. Да сам с горячкой от злости слег, и не поднялся. Так мое замужество и закончилось.
— А после?
Тетка так говорила, что хотелось слушать и слушать.
— А после так и остались мы вдвоем. Тогда я и порешила, что при мальчике буду. Заместо матери. Так и жили. А как подрастать стал, начала я замечать, что все мычит да мычит — ни слова внятного. Знахарке деревенской показывала — та и сказала, что немой он. Ты, говорит, Соремонда, чуда не жди. Однажды денег скопила, да повезла его в город, к доктору. Тот все и подтвердил. Сказал, никакое лечение не поможет. Видно, мальчик мой за грехи материнские расплачивался.
Амели затаила дыхание, боялась пошевелиться, сбить тетку Соремонду. Та тоже бросила фасоль, сложила пухлые руки на корзину, смотрела куда-то в пустоту влажными глазами и едва заметно улыбалась.
— Дети деревенские его дразнить начали. Бывало, вбежит в дом, ничего сказать не может — только плачет. Уткнется мне в колени, руками обхватит со всей силы. Потом перестал плакать — я уж никогда больше в его глазах слез не видела. Один только раз. Сторониться всех стал. Нажжет в печи тонких веточек до углей — и рисует на чем не попадя. Видать, подглядел где. И ладно так у него все выходило, что и бранить грех. Стала я ему тогда бумагу в городе покупать. Он рисовал, потом вытирал рисунки, и так раз за разом, пока бумага держала. Где же мне, простой крестьянке, напастись.
Амели кивнула:
— Я видела его рисунки. Это необыкновенный талант. Никакой бумаги не жалко.
— Вот видишь. Разве дурному такая благодать может дароваться?
— Конечно, нет. Я так и подумала. Сразу так подумала. А что потом?
— А что потом? — тетка Сремонда звучно утерла нос рукавом. — Плотник уж больно искусный у нас был. Заметил его талант, да и позвал подмастерьем. Учил по дереву резать. И красота такая выходила… — Она живо развернулась, открыла шкафчик за спиной и достала деревянный ковш с узорной резной ручкой. Старый, потемневший от времени. — Вот. Его руками.
Амели провела пальцами по гладкому дереву, обводя дивный узор, достойный собора святого Пикары. По длинной ручке вилась изящная виноградная лоза. Прорастала листьями, плодоносила тугими гроздьями. Тонкая безупречная работа.
— Это очень красиво.
Тетка Соремонда многозначительно повела бровями:
— То-то…
Казалось, она очень давно хотела все это высказать, да некому было. Кто бы ее здесь слушал? Демон? Или, может, горбун? Или сам колдун? Конечно, нет. А теперь она только распалялась, будто была не в себе.