Идеальная для колдуна
Шрифт:
— Госпожа…
— Подите вон, тетушка. Уж, полагаю, могу вам это сказать. Да и какая я вам госпожа? Вон! Чтобы не видеть вас больше никогда!
Соремонда поникла, плечи опустились. Она развернулась и молча вышла. Амели смотрела, как за ней закрывается дверь, и глотала слезы, которые душили. Не время для слез. Все потом. Дома.
Наконец, дома.
Мари закончила с туалетом и стояла, хлопая глазами. Она ничего не понимала. Амели взглянула на нее:
— Прощай, Мари.
— Прощайте, барышня.
Амели беспрепятственно вышла из дома на террасу, сощурилась на солнце, и пошла по аллее в сторону ворот. Они пропустят — она не сомневалась. Все кончилось. А люди… всего лишь люди, на которых найдется такая
Глава 45
Все кружилось, будто в бреду. Во сне. Амели не помнила, как миновала ворота, как спускалась с холма к реке. Лишь сторонилась людей. Нарочно пошла узкими, как чулок, переулками, которые петляли до самой воды. Нагромождение лепившихся друг к другу строений; над щипцами крыш, похожими на уродливые хищные зубы, виднелась ломаная полоска ясного неба. Амели не понимала, что собирается делать. Хотела просто побыть в одиночестве, отсидеться на берегу до темноты. Она не представляла, как появится на улице у дома, у всех на виду. Как постучит в дверь. Как посмотрит в глаза матери. Что скажет?
Теперь накатывала паника, которую хотелось выплакать. В переулках несло вином и мочой. Смрадным чадом из открытых дверей. Так, что хотелось прокашляться. Но страха не было, он остался за воротами. Была пустота, будто внутри выскребли луженым медным черпаком. Будто от всего света Амели отделяла толстая стеклянная перегородка. Все видно, все слышно, но не достать. Если протянуть руку, пальцы коснутся лишь гладкой холодной поверхности.
Здесь и не здесь.
Амели спустилась к старому причалу, заросшему камышом. Прогнившие сходни скрипели под ногами, предательски прогибались под весом тела и поскрипывали. Башмаки быстро намокли. Здесь, у старой пристани, под высокими, покрытыми плесенью сваями жилых домов стояла полузатопленная баржа. Прогнившая, плотно завязшая в глинистой насыпи. Сколько себя помнила Амели — баржа всегда здесь была. Лишь с каждым годом все глубже врастала в сероватый ил, оседала, как старый дом. Порой они забирались сюда с Эн, совсем девчонками. И представляли, будто они смелые моряки, которые разворачивают паруса и отправляются в плаванье по реке, которая непременно вынесет в бескрайнее синее море. Навстречу необыкновенным приключениям. Даже из старой отцовской книги вычитали названия мачт и парусов и важничали, громко ставя воображаемый грот и марсель. Старались орать так, чтобы было слышно на противоположном берегу.
Баржа была осколком детства, тайным убежищем. Поводом для фантазий. Тогда казалось, если прислушаться, можно услышать звон стекла в корабельных фонарях, а бой часов на башне мнился судовым колоколом.
Амели не была здесь много лет. Корма вросла в глину, нос приподнялся, будто подпирал огромным пальцем невидимый великан. Все вокруг поросло камышом. Теперь это место совсем не напоминало романтическую сказку. На самом носу виднелся посеревший от влаги стожек соломы. Валялось тряпье, рваная рыбацкая сеть, из-под соломы виднелся кусок старого сукна. Валора неизменно выносила под сваи фруктовое гнилье, которое летом неизбежно бродило, и здесь неумолчно гудела мошкара.
Амели пробралась на самый нос, за стожек, села прямо на доски, не боясь замарать платье, обхватила руками колени. Смотрела на левый берег Валоры, залитый летним солнцем, и беззвучно ревела. Будто смотрела в замочную скважину на чужую жизнь.
Она сама не понимала, что стряслось. Как случилось. Сейчас все произошедшее не укладывалось в голове. И чудовищный обман отошел на второй план. Обиду вытеснила отчаянная жгучая вина и пожирающий стыд. Амели смотрела на горящий на солнце шпиль собора святого Пикары, видневшийся на самом краю мыса, и содрогалась всем телом. Она согрешила. Создатель по своей милости избавил ее от греха, будто в насмешку, горьким уроком, но в мыслях, в намерениях, в желаниях… она согрешила.
Сейчас все это казалось диким, невозможным, немыслимым. Амели задержала дыхание, прижала ладони к лицу, покачала головой: было ли все это ее истинным желанием? Феррандо может все: внушить, заставить, подчинить волю, подчинить тело. Уж ей ли не знать! Так сколько во всем произошедшем было самой Амели? Сейчас, когда она была совершенно свободна от давления окружения, она отчетливо понимала, что едва ли самовольно решилась бы на измену. Даже если бы отчаянно захотела этого глубоко в душе.
Глупо было бы отрицать, что Нил был ей симпатичен. Простотой. Тем самым обыкновенным теплом, которое заставляет человека тянуться к человеку. Он казался настоящим, понятным. Тем, с кем можно запросто поговорить, посидеть рядом, поспорить. Тем, с кем можно просто помолчать и не чувствовать вины. Не таков ее муж. Совсем не таков. В присутствии Феррандо Амели была напряжена, как струна, будто каждое мгновение ждала ножа в спину. Боялась даже дышать. В такой ситуации прикипеть душой к тому, с кем легко и понятно, казалось таким естественным. Порой казалось, что она пыталась уйти от реальности, а порой все представлялось отчаянным осознанным вызовом. Но никогда, даже в самых смелых фантазиях, Амели не помышляла дойти до такой крайности. И разве можно было ждать подвоха от человека, способного создавать такую красоту.
Амели зажмурилась, покачала головой. Только теперь стало понятно, что все слова Нила были лишь ловко расставленными ловушками. И стеснение, и неловкость. Даже обыкновенная грубость, которая казалась такой естественной. Если бы ни его напор — она никогда бы не решилась. Никогда. И тетка Соремонда со своей слезливой историей, которая позволила думать, будто Амели знает чужую тайну. Тайну, которая не оставила ее равнодушной. Матушка иногда говорила, что если хочешь лучше узнать человека — узнай его тайны.
Все это лишь убеждало в причастности ее мужа ко всему, но вина раздирала изнутри. Как не крути — это измена.
Измена.
Амели не представляла, что скажет дома, как объяснит. И не было никакой уверенности, что отец не отправит ее обратно к мужу. Что тогда? Но она точно знала — в замок не вернется.
Город подернулся сумерками. На другом берегу то там, то здесь разгорались костры на набережной. Ночь опустится быстро, не успеешь глазом моргнуть. Нужно было спешить, чтобы не шататься по городу затемно.
Амели едва не закричала, когда стожек за ее спиной зашевелился. Она подскочила, инстинктивно прижала руки к груди, наблюдая, как из кучи соломы появляется человеческое существо. Помятое, взлохмаченное. Амели даже не сразу признала в потемках, что это девица. Та без стеснения зевнула, потянулась. Светлые глаза тут же зорко вцепились в Амели, как два рыбацких крюка.
— Ты что делаешь на моей барже? — девица поднялась на ноги и уперла руки в бока. — Кто такая?
Амели видела короткую юбку, которую приняла раньше за обычную тряпку, полосатые чулки. Корсаж был зашнурован не до конца, выставляя на обозрение тощую грудь, едва прикрытую грязной сорочкой. Амели было инстинктивно попятилась, но вовремя ухватилась за сваю, чтобы не рухнуть в воду. Опустила голову, прикидывая, как подальше обойти девицу:
— Я ухожу.
Едва Амели обошла кучу соломы, девица проворно ухватила ее за руку ледяными пальцами. Пристально смотрела, сузив глаза:
— Это мои переулки. Слышишь, ты?
Амели покачала головой:
— Я… не…
Но та, казалось, не слушала, лишь сильнее сжала пальцы:
— Надо же! Платье какое. Настоящий бархат! Где только взяла? Это же как надо ноги раздвигать, чтобы на такое заработать?
Амели дернулась:
— Отцепись ты!
Но девица лишь еще сильнее стиснула руку: