Идеальность
Шрифт:
Это был перегиб. Василий Ильич мог избавиться от кого угодно, связей хватало, но он был уже не в том возрасте, чтобы бросаться во все тяжкие, ничего не обдумав. Растерянность брала своё, Василий Ильич смутился, попробовал обосновать для самого себя, зачем нужно избавляться от Толика, и не нашёл аргументов. Со всех сторон выходило, что главный злодей в этой пьесе — Ната. Драматический, мать его, персонаж. У неё умер муж, обнаружилась любовница мужа, проблемы со всех сторон, но любимая и образцовая дочь настолько свихнулась, что задумала мерзкую и низкую месть и убийство
Перегиб.
— Не нужно этого делать, — сказал тогда Василий Ильич. Лучший способ избавиться от растерянности, это принять какое-то твёрдое решение и не отступать от него. — Неправильно. Никто не заслужил.
— В девяностые ты бы вывез её в лес, сжёг и закопал, — хихикнула Ната.
Даже в три часа ночи, после всей нервотрёпки с полицией, после выпитой бутылки виски, Ната смотрелась безупречно. Она была из тех детей, который берут от родителей только лучшее. От мамы внешность, от папы — ум.
— Времена изменились, — ответил Василий Ильич. — Сейчас уважают за благородство и стабильность, а не за безбашенность. Давай-ка мы проявим милосердие к Толику и уж тем более к Лере. Её и так жизнь потрепала.
Ему подумалось, что это отличная идея. Милосердие и благородство — те слова, которые всегда хотел произнести вслух.
— Она трахалась с моим мужем, — сказала Ната, болтая пальцем в бокале. Голос у неё был такой же холодный, как и кубики льда. — Я не могу её простить. Что было в прошлом, там и останется. А настоящее такое вот паскудное. И я не вижу места благородству.
— Я помог тебе, а, значит, за тобой должок. Мы сделаем так, как нужно. Можешь не прощать, я не заставляю. Лера наша родственница, я обещал сестре, что буду о ней заботиться. А ещё я слышал поговорку, — он откинулся на спинке стула, окончательно вытесняя из распалённого сознания чувство растерянности. — Кобель захочет — сучка подскочит.
— Ты на что намекаешь? — ещё холоднее спросила Ната. Чувствовался его характер, железный.
— На всякое. Жизнь разная бывает. И не всегда виноваты те, на кого мы думаем в первую очередь.
Больше они не разговаривали, пока не прикончили вторую бутылку виски. Василий Ильич заторопился домой, потому что вставать нужно было рано, и суеты ожидалось много.
— Я не буду отменять завтрашнее, — сказала на прощание Ната, когда они вышли на улицу и Василий Ильич загружался на заднее сиденье автомобиля. — Ты прав, я могу её не прощать. А ты делай то, что хочешь.
Он кивнул, потому что знал, что Ната тоже по-своему права.
… — Один звонок.
В настоящем болела голова от выпитого. Василий Ильич подозревал, что ещё не до конца протрезвел. Он пару секунд просматривал номера в телефоне, потом всё же набрал Лизу. Заиграла какая-то молодёжная мелодия. Лиза была из тех девушек, которые до сих пор ставили себе песенки вместо гудков. Привет, десятые!
— Да, пап? — голос был немного взволнованный.
— Всё хорошо?
— Отлично. Болтаем тут с Лерой о разном, о женском.
— Я как раз по этому поводу. Дай-ка ей трубочку на пару минут.
— Конечно, без проблем, на пару минут трубочку.
Вадик
— Да? — голос у Леры тоже был взволнованный. Но её как раз можно было понять.
— Лера, дорогая. Тут твой молодой человек хочет пообщаться. Проверить, так сказать. Обсуди с ним детали.
Он протянул трубку Вадику. Тот торопливо затараторил в трубку:
— Лерчик, всё хорошо? Тебя никто не трогал?.. Важное? Да, важное. Слушаю… Отдать всё? Нет, я с первого раза понял, хотел услышать от тебя… А Пашка? Уверена, что разберётся?.. Послушай, давай теперь я. Слушай, ноутбук отнёс в офис, подключил парнишку своего, толкового. Вскрыли пароль, там не сложно. Так вот, слушай. Это и правда ноутбук Бельгоцкой. И в нём, среди прочего, черновая книга про Нату. Прямо на рабочем столе. Хроника безумия, что-то такое. Ты была права, Лера. Бельгоцкая записывала истории Наты и переделывала их для книги!..
Вадик поморщился, убрал трубку от уха и внимательно посмотрел в экран. Судя по всему, ему звонил кто-то ещё. Василий Ильич заметил, что номер не сохранён.
— Лера, секунду, отвечу, узнаю. Повиси секунду, хорошо?
Он переключил.
— Алло? Слушаю, да…
Лицо Вадика внезапно вытянулось:
— Пашка? Пашка! Что случилось! Где ты? Пашка!
Пашка выкарабкался из болезненного озноба и открыл глаза.
В голове пульсировало, язык прилип к нёбу, подташнивало. Но при этом мысли сделались ясными, почти правильными, какими-то своими что ли. Будто многие годы Пашка не хотел впускать их в голову, перебивался случайными мыслишками-паразитами, которые размножались где-то в области лобных долей и в конце концов захватили власть.
Новые мысли освежали, и он знал6 откуда они взялись.
Как же хочется жить. В лес рано, во влажную траву лицом — не нужно. Здесь ещё столько не сделано и не завершено как следует. Так зачем торопиться? Жизнь крутая штука, и особенно хорошо это чувствуется, когда валяешься в подвале, среди коробок, укрытый старым брезентом, который воняет автомобильным маслом, и чувствуешь, как пульсирует в ранах кровь.
Пашка смутно помнил, как к нему ещё раз приходила Ната. Может быть, это была не она, а Смерть, просто очень на неё похожая.
Ната приложила к его уху телефон и сказала, чтобы он передал одному другу, что появились срочные дела и всё такое. Пашка что-то пробормотал, желая угодить Смерти, желая, чтобы она оставила его в покое. Смерть улыбнулась — у неё была не такая красивая улыбка, как у Наты — и укрыла Пашку брезентом с головой, как покойника.
— Скоро всё закончится. Будь спокоен.
Озноб охватил его. Тошнило. Хотелось пить. Пашка то ворочался и стонал, то замирал, прислушиваясь к собственным ощущениям. Иногда ему хотелось кричать, а иногда молчать. Часто он проваливался в дремучий осенний лес и бродил в нём, разыскивая овраг, где должен был лежать отец. Пашка хотел лечь рядом, он много лет об этом мечтал.