Идентичность: юность и кризис

Эриксон Эрик

В случаях острой спутанности подобная сопротивляемость идентичности становится основной проблемой психотерапевтической дуэли. Это общая проблема всех разновидностей психоаналитической техники: доминирующее сопротивление должно быть признано в качестве главного ориентира техники, а интерпретацию следует приспособить к способности пациента использовать ее. В этих случаях пациент саботирует коммуникацию до тех пор, пока не примет решения о некоторых основных (пусть противоречивых) результатах. Пациент настаивает на том, чтобы психотерапевт принял его негативную идентичность как реальную и необходимую (такую, какова она есть или скорее какой была), не считая, что такая негативная идентичность - "это все, что в пациенте есть". Терапевт, способный выполнить оба эти требования, должен терпеливо, переживая множество суровых кризисов, доказывать, что он может понимать пациента, сохранять привязанность к нему, не поглощая его и не предлагая себя в качестве жертвенной пищи.

Только после этого (хотя и с трудом) могут возникать более известные формы перенесения.

Я лишь намекнул на феноменологию спутанности идентичности, как она отражена в наиболее заметных и непосредственных перенесениях и сопротивлениях. Индивидуальное лечение, однако, только одна грань психотерапии в обсуждаемых случаях. Перенесения этих пациентов остаются диффузными, а их поступки - неизменно опасными. Поэтому некоторые из них должны находиться в стационаре, где можно заметить и ограничить их выход за пределы психотерапевтических взаимоотношений и где первые шаги, выходящие за пределы заново завоеванного биполярного отношения к психотерапевту, встречают немедленную поддержку доброжелательных медицинских се-

225

15-798

стер, собратьев-пациентов и компетентных преподавателей, представляющих достаточно широкий выбор областей деятельности.

В условиях стационара продвижение пациента может быть спланировано, как это сформулировала молодая пациентка, по установленной "прямой" от попыток эксплуатировать и провоцировать больничное окружение к возрастающей способности использовать его и, наконец, до возрастающей компетентности, позволяющей покинуть этот вид институциализированного моратория и вернуться на свое старое или занять новое место в обществе. Больничное сообщество позволяет исследователю-клиницисту быть участвующим наблюдателем не только при персональном лечении отдельного пациента, но также в "терапевтическом проекте", который должен отвечать законным требованиям пациентов, имеющих общую жизненную проблему - в данном случае спутанность идентичности. Само собой разумеется, что такая общая проблема получает толкование, которое больничное сообщество приспосабливает к трудностям, специфически усугубленным указанной проблемой. В этом случае стационар становится полностью спланированным институциализированным ми-ром-между-мирами; это дает молодому человеку поддержку в перестройке тех наиболее витальных "эго-функ-ций", от которых он (даже если когда-либо создавал их) отказался. Отношения с личным психотерапевтом - краеугольный камень для создания нового и честного содействия - функции, которая должна повернуть пациента лицом к очень смутно постигаемому и чрезвычайно энергично отвергаемому будущему. Все же именно в больничном сообществе пациент делает первые шаги в обновленном социальном экспериментировании. По этой причине первостепенное значение имеет программа дея-тельностей (не "трудотерапия"), позволяющая каждому пациенту развивать свои таланты под руководством профессиональных преподавателей, которые занимаются своим ремеслом с полной ответственностью, но не принуждают пациента ни к каким поспешным профессиональным выборам. Крайне необходимо, чтобы пациент знал свои права и обязанности, а также права и обязанности персонала. Отсюда ясно, что условия такого сообщества, как стационар, характеризуются не только потребностями

226

идентичности тех, кому случается быть пациентами, но также и тех, кто решает стать опекунами своих братьев и сестер. Широко дискутируются пути, по которым профессиональная иерархия распространяет функции, награды и статус такого опекуна и открывает двери множеству контр- и "кросс-перенесений", которые на самом деле превращают стационар в точное воспроизведение дома. С современной точки зрения подобные дискуссии раскрывают опасность таких случаев, когда больной берет как основу для своей кристаллизующейся идентичности именно роль пациента, так как она оказывается наполненной смыслом больше, чем любая потенциальная идентичность, испытанная прежде.

3. Я, моя "самость" и мое "эго"

Для того чтобы внести ясность и даже определить количество установок человека по отношению к себе, философы и психологи создали такие понятия, как "я" или "самость", творя из слов воображаемые реальности. Мне кажется, обыденный язык может многое сказать об этом невразумительном предмете.

Никто из тех, кто работал с аутичными детьми, никогда не забудет ужаса, который испытываешь, наблюдая, как отчаянно они борются, чтобы понять значение простых слов "я" и "вы", и как невозможно для них, для их языка, заранее допустить переживание непрерывного "я". То же можно сказать о работе с молодыми людьми, имеющими глубокие нарушения, когда сталкиваешься с внушающей страх неспособностью пациентов чувствовать слова "я" и "ты" -

которые умом они понимают - с их боязнью, что жизнь может пройти, а они так и не узнают, что означает чувство "я" и "ты" в любви. Никакое другое несчастье не сделает настолько очевидным то, что и "эго-психология" в одиночку, сама по себе не может охватить все те вечные, самые важные человеческие проблемы, которые до сих пор психология оставляла поэзии или метафизике.

То, что "я" отражает, когда оно видит или созерцает тело, личность и роли, которыми оно прикреплено к жизни, - не зная, где оно было прежде или будет после, - это различные "самости", которые составляют нашу еди-

227

ную сложную "самость". Между этими "самостями" существуют постоянные и часто подобные шоку переходы: рассмотрим обнаженную телесную "самость" в темноте, а затем вдруг освещенную; одетую "самость" среди друзей или в компании выше- и нижестоящих; только что пробудившуюся сонную "самость" или выходящую освеженной из прибоя; "самость", преодолевающую тошноту или обморок; телесную "самость" в сексуальном возбуждении или в ярости; "самость" компетентную и беспомощную; "самость" верхом на лошади, в кресле дантиста и "самость", прикованную и пытаемую людьми, которые также говорят о себе "я". Действительно, требуется здоровая личность, для того чтобы открыто сказать "я" во всех этих условиях, так чтобы в любой данный момент это "я" могло свидетельствовать о "я" осмысленно непрерывной "самости".

Соперники "самостей" - это "другие", с которыми "я" все время сравнивает свои "самости" - кто из них лучше, а кто хуже. Поэтому я бы поддержал предположение Хейнца Хартмана о том, что психоаналитикам следует перестать употреблять слово "эго", когда они имеют в виду "самость" как объект "я" и, например, говорят об идеальной "самости", а не об "эго-идеале" как образе того, на что наша "самость" должна быть похожа, чтобы нам понравиться, а также не говорить о "самоидентичности", когда речь идет об "эго-идентичности", постольку поскольку "я" постигает свои "самости" как продолженные во времени и единообразные по сути. Ибо, если "я" восхищается образом своей телесной "самости" (как делал Нарцисс), оно влюблено не в свое "эго" (так как в противном случае Нарцисс мог бы сохранить душевный покой), но в одну из своих "самостей" - отраженную телесную "самость", которая постигалась аутоэротизирован-ными глазами.

Только после того, как мы отделили "я" и "самости" от "эго", спросим: можно ли оставить за "эго" ту роль, которую ему приписывали с тех времен, когда в самом начале научной жизни Фрейда этот термин пришел из неврологии в психиатрию и психологию: роль внутреннего "агента", гарантирующего наше непрерывное существование посредством постоянного отбора и синтеза всех впечатлений, эмоций, воспоминаний, импульсов, которые пы-

228

таются войти в наше мышление и требуют нашего действия и которые разорвали бы нас на части, если бы не были отсортированы и управляемы постепенно развивающейся и очень бдительной системой отбора.

Следует быть по-настоящему решительным и сказать, что "я" полностью сознательно и что мы действительно осознаем постольку, поскольку можем сказать "я" и именно это "я" иметь в виду. (Пьяный скажет "я", но его глаза опровергнут это, и позже он не вспомнит, о чем в пьяной уверенности говорил). "Самости" большей частью предсознательны. Последнее означает, что они могут стать сознательными, когда "я" сделает их таковыми и настолько, насколько "эго" согласится с этим. "Эго" бессознательно. Мы осознаем работу "эго", но никогда - само "эго". Пожертвовать хоть чем-нибудь в понятии бессознательного "эго", которое, управляя внутренним миром, делает для нас то (как сердце и мозг), что мы никогда не смогли бы "вычислить" или спланировать сознательно, - значило бы отказаться от психоанализа как инструмента, а также (выражаясь в духе последователей Фомы Аквинского) от красоты, которую только психоанализ может заставить нас увидеть. С другой стороны, игнорировать сознательное "я" в отношении к его существованию (как это делала психоаналитическая теория) - значит вычеркнуть ядро человеческого самосознания, способность к которому, в конце концов, делает возможным самоанализ.

Но кто или что является соперником "эго"? Во-первых, конечно, "ид" и "супер-эго" и, затем, - так гласит теория - "окружение". Первые два термина по-английски выглядят неуклюже - в английском не культивируется академически-мифическое великолепие немецкого, где "das Es" или "das Ueber-Ich" всегда не что-то существующее объективно, подобно вещи, но нечто, данное сверхъестественно и изначально. Общая задача "эго" в простейшем выражении - преобразовывать пассивное в активное, превращать навязанное соперниками в желаемое. Это верно на внутреннем рубеже, где то, что испытывается как "ид", должно стать привычным, даже прирученным и тем не менее максимально приятным; где то, что переживается как уничтожающее бремя сознания, должно стать сносным, даже "хорошим" сознанием. Это же многократно