Идентичность: юность и кризис

Эриксон Эрик

Только общественные процессы, репрезентирующие множественную взаимную зависимость, будут воспроизводить "среднеожидаемые" окружения или через ритуальное переосвящение, или через систематическое переформулирование. В обоих случаях избранные или выделившиеся самостоятельно лидеры и элиты считают необходимым всегда вновь демонстрировать убедительную, "харизматическую" генерализованную генеративность, то есть надличностные интересы в сохранении и восстановлении социальных институтов. В истории некоторые такие лидеры отмечены как "великие"; они, по-видимому, способны из глубочайших личностных конфликтов извлекать энергию, которая удовлетворяет особую потребность их времени в новом синтезе превалирующего образа мира. Во всяком случае, только через постоянное переосвящение социальные институты получат активные и вдохновенные вклады новой энергии от молодых членов общества. Научно это можно

235

сформулировать

так: только посредством сохранения полного соответствия между ценностями общества и основными кризисами развития "эго" можно выяснить, справится ли общество с тем, чтобы иметь в распоряжении своей особой групповой идентичности максимум свободной от конфликта энергии, накапливаемой из кризисов детства своих молодых членов. Остается лишь заключить, что функционирующее "эго", хотя и охраняет индивидуальность, вовсе не изолировано, поскольку определенная общинность соединяет множество "эго" в их взаимной активации. В таком случае ясно, что нечто в процессах "эго" и нечто в социальных процессах вполне идентично11.

5. Теория и идеология

В изучении отношения "эго" к изменяющейся исторической реальности психоанализ подходит к новой армии бессознательных сопротивлений. В природе психоаналитического исследования имплицитно заложено, чтобы такие сопротивления локализовались и оценивались наблюдателями, в привычных для них представлениях, до того, как их наличие у наблюдаемого могло быть понято и подвергнуто лечению. Тогда изучающий инстинктивность человека психоаналитик может понять, что и его стремление изучать также отчасти инстинктивно по своей природе. Он знает, что он реагирует частичным контрперенесением на перенесение пациента, то есть что из-за особых причин, коренящихся в нем самом, он может потакать неясному желанию пациента удовлетворить инфантильные побуждения в той самой терапевтической ситуации, которая должна была бы излечить его от них. Аналитик признает все это и все же методически работает с тем, чтобы достичь той границы свободы, где ясное видение неизбежного делает сопротивления излишними и высвобождает энергию для творческой работы.

Общим местом является, далее, и то, что психоаналитик должен сознавать исторические детерминанты, сделавшие его тем, что он есть, прежде чем он может надеяться совершенствовать человеческий дар понимания того, кто отличается от него самого.

Новый здравый смысл, освещающий новую тенденцию самоанализа психоаналитика, был знаком прогресса всю-

236

ду, где эта новая понятийная тенденция становилась частью психоаналитической практики. Если я серьезно полагаю, что психосоциальная точка зрения может стать частью психоаналитических интересов, я должен также рассмотреть возможность того, что специфические сопротивления могли быть ранее уже включены в способ такого инсайта и только природа инсайта сопротивляющегося человека может указать на природу сопротивления. Тогда это выражало бы отношение профессиональной идентичности поколения наблюдателей к идеологическим тенденциям их времени.

Вопрос "допустимости" социального рассмотрения имел бурную историю в "официальном" психоанализе со времени публикации работы Альфреда Адлера, и нельзя было избавиться от ощущения, что этот вопрос был и остается столь же идеологическим, сколь и методологическим. По-видимому, на карту было поставлено, с одной стороны, хранимое как сокровище допущение Фрейда, что психоанализ мог бы быть наукой, подобно любой другой, и не иметь иного взгляда на мир (a "Weltanschauung"), чем тот, который есть в естественных науках, и, с другой стороны, устойчивое убеждение многих наиболее одаренных психоаналитиков младшего поколения, что психоанализ как критика общества должен соединять революционную ориентацию, которая в Европе сплотила многие наиболее оригинальные умы. За этим стоит скорее полярное противопоставление Маркса и Фрейда, возникшее в результате внутреннего антагонизма между их взглядами, как если бы они реально были представителями тех двух взаимно исключающих идеологий, которыми, до последней запятой, они действительно вначале являлись, доказательством чего служит то, что каждый из них полностью исключает другого до такой степени, что догматически игнорируются довольно очевидные общие интересы и представления.

Кажется, что, в конце концов, некоторые из наиболее жгучих и неподатливых ответов на вопросы, что есть или чего нет в природе психоанализа, порождают другой совершенно неотложный вопрос, а именно: чем психоанализ должен быть, или оставаться, или стать для отдельного исследователя, так как особый образ мира необходим для

237

его идентичности как человека, профессионала и гражданина?

Итак, психоанализ предоставил богатые возможности для целого ряда профессиональных идентичностей. Он дал новые функции и сферу деятельности таким различным устремлениям, как натуральная философия и талмудическая аргументация, медицинские традиции и миссионерское

обучение, литературная иллюстрация и построение теории, социальная реформа и зарабатывание денег. Психоанализ как движение дал убежище целому ряду образов мира и утопий, истоки которых обнаруживаются на разных стадиях его истории в различных странах. Это, я думаю, необходимое требование для человека, который, чтобы быть способным эффективно взаимодействовать с другими людьми, и особенно если он хочет лечить и учить, должен время от времени создавать целостную ориентацию из определенной стадии частичного знания. Некоторые ученики Фрейда, таким образом, обнаруживали, что их идентичность лучше всего подтверждается в отдельных его тезисах, которые обещали особую психоаналитическую идеологию и вместе с этим устойчивую профессиональную ориентацию. Подобным же образом преувеличенные антитезисы к некоторым пробным и преходящим тезисам Фрейда служили догматическими основами для профессиональной и научной ориентации других исследователей, работающих в этой сфере. Так новые "школы" приводят к необратимым системати-зациям, которые ставят себя вне аргументации или самоанализа.

Когда я оглядываюсь назад, на свои первые шаги в качестве психоаналитика иммигрантов в этой стране, я начинаю запоздало осознавать еще один идеологический фактор в истории диаспоры психоанализа. Мне был дарован моими пациентами род моратория, в течение которого я мог замазывать мое полное невежество в английском языке (не говоря уже о всех тех разговорных нюансах, которые только и выражают окружение пациента) и мог упорно цепляться за представление, что то, о чем говорили книги, подходило для любого человека, где бы он ни находился, и что, чем больше бессознательного, тем лучше.

Теперь я понимаю, что в этом пациенты (и кандидаты в пациенты) вступали в сговор со мной, поскольку я пред-

238

ставлял интегрированную систему убеждений, которая обещала заменить хрупкие остатки ортодоксальных воззрений их отцов и дедов (все равно - религиозных или политических). Если я сумел присоединиться к некоторым из моих американских друзей в их убедительном культурном релятивизме и мог научиться видеть культурные различия, это, несомненно, было обусловлено специальной мотивацией, коренящейся "в моей собственной истории жизни, которая сделала меня маргинальным относительно семьи, нации, религии и профессии и подготовила меня к чувству дома в иммигрантской идеологии.

Это, по- видимому, довольно личностный способ завершения некоторых теоретических замечаний. Однако я стараюсь не делать эти вопросы "относительными", но скорее внести в них необходимую социальную и историческую относительность. Меньше всего я хочу пренебречь подлинной идеологической силой и источником вдохновения, которые исходят из теоретических и технических догматов психо-анализа Фрейда. Как раз потому, что некоторые из психоаналитических "ревизионистов", по-моему мнению, воспользовались ненужными шансами (нудно обсуждая как научные те различия, которые были идеологическими), я не был способен много думать над вопросом о том, насколько мои методологические и терминологические предложения могут или не могут соответствовать их предложениям. Для меня наиболее важным было продвигать мое учение в психоаналитические институты маленькими шагами, не отказываясь от наших уникальных идеологических основ. Часто самое лучшее место для работы -уединенные места - "катакомбы", и многие из нас испытывают ностальгию по дням, когда мы сидели и учились в социальной и академической изоляции. Такая изоляция была некогда почти духовным условием для истинно творческой идеи, психотерапевтической идеи, которая приглашала пациента вступить в чрезвычайно требовательный психотерапевтический процесс, посредством которого и он, и психоаналитик наблюдали бы феномены и законы интернализованного мира, укрепляя одновременно таким образом и внутреннюю свободу, и внешний реализм. Мне нравится думать, что мы еще делаем для этого все, что в наших силах. А в наших силах следующее: когда пациент оказывается именно та-

239

кого типа, то есть способным в результате объединить в себе внутреннюю свободу и внешний реализм, мы, психотерапевты, получаем удовлетворение от осознания возможностей нашего метода. Говоря о человеке такого типа, я на самом деле имею в виду человека, обладающего идентичностью, так как психоанализ заранее предполагает не только общность наблюдения у психотерапевта и пациента, но также силу и руководство психотерапевтической идеологии, которая делает такую общность плодотворной для обоих. Это порождало в поколениях исследователей невообразимую интеллектуальную энергию, но это также предполагает, что процесс поддерживается и что аналитик и пациент (а также обучающийся анализу и тот, кто хотел бы обучаться) не становятся зависимыми от общего догматического заговора, рассматривающего только ту реальность, которая оказывается соответствующей прошлому идеологическому состоянию теории и особой локальной или региональной тенденции в политической организации самого психоанализа.