Идентификация
Шрифт:
Но сделать ничего уже не успел.
— Потому что ты сейчас умрешь, — улыбнулся я.
И, отбросив телефон в сторону, с хрустом вжал кнопку мыши.
Эпилог
Кто-то из великих — то ли писатель, то ли философ — однажды сказал: радуют всегда мелочи. Нечто масштабное и глобальное слишком… кхм, слишком масштабно и глобально, чтобы принести счастья. На это способна только какая-нибудь на первый взгляд незначительная ерунда. Она даст лишь крохотный кусочек, крупицу… Зато ее можно будет потрогать.
Прежде, чем счастье испарится и исчезнет — как ему, в общем-то, и положено.
Наверняка мудрец сказал не совсем так, однако сегодня я, пожалуй, был готов с ним согласиться. В последнее время — да и не только в последнее — жизнь определенно не казалась пределом мечтаний, но здесь и сейчас устраивала меня полностью.
Белая ночь, разведенный Благовещенский мост вдалеке, теплый ветер откуда-то со стороны залива и холодное пиво из холодильника — что еще, в сущности, нужно, когда тебе снова восемнадцать?
— Кажется, тара пустеет. — Поплавский открыл дверцу холодильника. — Ваша светлость изволит еще бутылочку?
— Изволит, — буркнул я. — И прекрати уже меня так называть.
— Может быть, когда-нибудь. Пока же младшему по званию следует всенепременно соблюдать субординацию.
— Виталик, блин… Я тебя сейчас в окно выкину!
Они так и не привыкли. Точнее, не до конца: Поплавский до сих пор ерничал, Камбулат — наоборот, набрался невесть откуда взявшейся серьезности, а Корф испуганно жмурился каждый раз, когда называл меня Вовкой.
Но сейчас даже это не мешало чувствовать внутри тепло. Тайком пронесенный в нашу штаб-квартиру ящик пива казался квинтэссенцией счастья. Я сжал пальцами холодное горлышко бутылки, вернулся обратно к подоконнику, уселся на него и больше не двигался.
Чтобы не спугнуть… все это.
Распутин погиб. Сгорел, испарился и разлетелся на атомы, когда Свечка запредельной мощности прошила крышу старой дачи на Крестовском, лишь по счастливой случайности не зацепив охранявших ее гвардейцев. Морозов, конечно же, рвал и метал: старикашка унес с собой на тот свет не только погибшего мутанта, но целый мешок тайн. В том числе и ту, что я так хотел сохранить — и сохранил.
Пока что.
А после разбирательств и часов, проведенных в начальственных кабинетах, нас ждало кое-что пострашнее: летняя сессия. Зачеты, экзамены и нормативы по физкультуре. Две недели непрерывной беготни по коридорам здания Корпуса и бессонные ночи, которые я проводил в обнимку с прошлогодними конспектами Корфа — своих у меня, конечно же, не было.
И мы пережили все это. Неизвестно как — но пережили.
А потом в Петербург пришло лето. Суетливое и тревожное, но уже настоящее: вольное, светлое, жаркое и насквозь пропахшее горячим асфальтом и бензином. Мы долго не решались отметить его наступление, все время опасаясь очередного подвоха, очередного сомнительного подарка судьбы, которых она наверняка заготовила еще немало.
Но сегодня все-таки, не сговариваясь, плюнули на все.
— Ты смотри, что творят, — усмехнулся Камбулат, указывая вниз на набережную. —
Я только улыбнулся. Мои товарищи наблюдали развернувшееся через дорогу зрелище второй раз, если не первый, а сам я — уже шестой, хоть и с перерывом примерно в полвека.
Вдоль гранитного ограждения, воровато оглядываясь, крались несколько фигур. Две высоченные и плечистые — наверняка из спортивной сборной Корпуса — и еще четыре поменьше. Они приблизились к памятнику, трое махнули через оградку, один забрался на пьедестал, ему передали какой-то сверток. Полосатая ткань затрепетала на ветру…
И через несколько мгновений позеленевший от времени трехметровый Крузенштерн обзавелся тельняшкой. Вряд ли его высокопревосходительство так уж в ней нуждался — ночь выдалась теплой. Но и возражать он, конечно же не стал — все так же стоял, сложив руки на груди и обратив взгляд куда-то вдаль. Похоже, бронзового адмирала вообще не слишком-то интересовала возня каких-то там мичманов — пусть даже и старшего выпускного курса.
Зато она интересовала кое-кого другого: прямо подо мной раздался шум, и наискосок через пустую дорогу зашагала знакомая фигура.
— А ну кыш оттуда… Кыш, кому говорят! Без дипломов остаться захотели?! — завопил Грач, потрясая кулаком. И уже куда тише добавил: — Каждый год одно и то же…
Завидев его, старшекурсники со смехом сиганули обратно через ограду и тут разбежались. В разные стороны — спортсмены направо, а остальные налево, в сторону Благовещенского моста. Видимо, чтобы встретить рассвет в «Якоре». А Грач уже без особой спешки дошел до памятника, постоял, но больше делать ничего, конечно же, не стал — да и вряд ли собирался.
Традиция есть традиция.
— Ты бы слез оттуда, — лениво протянул Камбулат с дивана. — Увидит еще…
— Да и ладно. — Я пожал плечами. — Пусть смотрит — жалко, что ли?
— Ну да, что он нам сделает?.. Погоди, дай хоть сфоткаю. — Поплавский подхватил с бильярдного стола телефон и подошел ко мне. — Грач и Крузенштерн. Когда еще такое увидишь?..
Но не успел он навести фокус, как небо за Невой вспыхнуло, распускаясь красными и зелеными цветками. Грохот докатился до нас чуть позже — когда вслед за ними над крышами появились еще и синие, оранжевые и белые.
— Ничего себе салют. — Поплавский снова прицелился через мое плечо камерой телефона. — Красноперые выпуск отмечают, что ли?
— Да не. Даже для них слишком круто, — отозвался Камбулат. — Ты смотри, как заряжают.
Заряжали действительно масштабно — можно сказать, от души. Судя по масштабу небесного представления, фейерверки запускали одновременно с нескольких точек — от Зимнего чуть ли не до самой Адмиралтейской верфи.
— Нет, господа унтер-офицеры, это не красноперые.
Корф, как и всегда, воспринял риторический вопрос, как руководство к действию. И уже успел заглянуть в поисковик в телефоне. А судя по выражению лица, увиденное ему не слишком-то понравилось — будто повод для салюта каким-то образом оказался ничуть не приятным.