Идеология национал-большевизма
Шрифт:
Сам Шульгин с удовлетворением рассматривает происходящее в России как эволюцию в сторону фашизма. «Коммунисты да передадут власть фашистам, не разбудив зверя». Россия, по словам Шульгина, «изжила страшный бред социализма в течение нескольких лет». С другой стороны, для Шульгина «фашизм и коммунизм (ленинизм) — два родных брата». «Жидов, — говорит Шульгин, — конечно, скоро ликвидируют. Но не раньше, чем под жидами образуется дружина, прошедшая суровую школу».
Любопытно следующее замечание Шульгина, которое странным образом сближает его с известной декларацией митрополита Сергия, опубликованной позже, летом 1927 г., о чем речь будет идти ниже. «Можно всеми силами души быть против советской власти и вместе с тем участвовать в жизни страны: радоваться всяческим достижениям и печалиться всяким неуспехам, твердо понимая, что все это актив и пассив русского народа как такового».
Шульгин выполнил просьбу «националиста» и через несколько месяцев
Это странное событие наводит на размышления.
Преследовало ли ГПУ в деле Шульгина лишь цель дезинформировать белую эмиграцию? Безусловно да! Но важно то, какая форма была придана дезинформации. Она показывала, что органы ГПУ были отлично осведомлены о том, что могла принять эмиграция в качестве условия нейтрализации. ГПУ рассчитывало даже вызвать эмиграцию на сотрудничество. В этот период Сталин вряд ли настолько контролировал ГПУ, чтобы эту организацию можно было заподозрить в намеренной фабрикации такого рода идеологии по его заказу. Это была скорее макиавеллистская затея ГПУ, однако имевшая разные потенции и отражавшая готовность идти на различные политические компромиссы, что представляло благодарную почву для любой трансформации советской системы.
Книга «Три столицы» широко обсуждалась советской печатью, но так, что массовый читатель мог узнать из этого обсуждения лишь о признании Шульгиным успехов советской власти. В этом смысле характерен отзыв Михаила Кольцова, где ни слова не говорилось о политических высказываниях Шульгина и его разговорах с «националистом». В нем изобилуют лишь похвалы Шульгина советскому быту.
Несомненно, что все советские вожди прочли эту книгу, что само по себе было немаловажно.
Спрашивается, зачем нужно было ГПУ ликвидировать столь успешный «Трест» и тем самым дезавуировать книгу Шульгина? Можно высказать предположение, что она, как лежневская «Россия», шокировала Бухарина, и Сталину пришлось платить уступками за его поддержку в решающий для него период борьбы за власть.
КОНТРАТАКА БУХАРИНА
Но Бухарина это не успокаивало. В начале 1927 г. в его выступлениях начинает чувствоваться открытая тревога, что то, чего он так боялся, превращается в самостоятельную общественную силу. Он начинает чувствовать себя обманутым и решается идти в атаку на русский национализм. Он справедливо видит его уже не только в сменовеховстве, но и в народнической литературе. В речи на XXIV ленинградской губпартконференции Бухарин резко обрушился на проявления национал-большевизма в советской системе, открывая против него войну более жесткую, чем раньше Зиновьев.
«Нужно признать, — сказал Бухарин, — что сменовеховский, «национально-российский» момент в свое время, в определенную стадию нашего развития, служил мостиком для «примирения» с советской властью части, саботировавшей прежде буржуазной интеллигенции. Сменовеховцы считали положительным фактом то, что большевики собрали Россию на манер Ивана Калиты. Мы старались сменовеховцев использовать, ими руководить, их вести за собой... Иногда, однако, бывает, что, по выражению Ленина, руль вырывается из наших рук. Это ясно сказалось в нашей литературе. Очень значительная ее часть в настоящее время прямо вопит на «истинно русский» лад. Правда, для прилика обычно одевается в советский колпак, навешиваются советские побрякушки, маскируется под «коммунизм». Все это в известной незначительной пропорции не так вредно и страшно, ибо, если рядом с этой малявкой — сменовеховско-российской идеологией — находится огромный кулачище нашего пролетариата, то как бы ни пищали сменовеховцы, они не могут разрушить наш пролетарский интернационалистский хор. Но когда наша активность на этом фронте недостаточна, когда маленькая сменовеховско-российская фигурка начинает кричать излишне громким голосом, тогда, извините, не обратить на это внимание мы не можем. Тут нам надо подтянуться. Я, может быть, — сказал в заключении Бухарин, — взял это в слишком резких чертах, но перехлестывание таких националистических мотивов в литературе, несомненно, налицо».
В январе 1927 г. он решается и на конкретные действия. Его первой пристрелочной мишенью оказывается поэт Павел Дружинин. Бухарин обширно цитирует его по «Красной нови» Воронского:
О, Русь чудесная! Жива ты, Как живы русские блины Твои соломенные хаты Овсяной тайною полны! Своя земля, как кладень древний, Над ней ночует свет и мрак. И в каждой хате есть царевна И в каждой улице дурак. На всех цветные сарафаны И залихватские штаны. На кой жеОн цинически иронизирует над тем, что с автором можно согласиться только насчет изобилия дураков, но уж никак насчет царевен, «которые в свое время были немного перестреляны, отжили за ненадобностью свой век». (Тогда еще не стеснялись хвалиться расстрелом царских детей.) Но главной мишенью оказывается покойный Есенин и «есенинщина» как самое вредное явление советской литературы. Согласно Бухарину, Есенин квазинациональный поэт, ибо представляет самые отрицательные стороны русского национального характера. Его глубоко возмущает, что рабское историческое прошлое России, еще живое в людях, воспевается и возвеличивается Есениным. Бухарина очень беспокоит, что идеологи буржуазной национальной гордости, идеологи «квасного патриотизма» долбят камень общественности изо дня в день, «национализируя» советскую литературу, а «некоторые простачки» им подсвистывают».
Бухарин жалуется на то, что новая русская буржуазия «просовывает повсюду свои идеологические пальцы». Выступление Бухарина открывает собою подлинную истерию против есенинщины. Устраиваются проработочные диспуты, выявляются тайные есенинцы, поклонникам Есенина выдают волчьи билеты.
Как это ни парадоксально, но охота за ведьмами, начатая Бухариным, стала возможной только после вывода в октябре 1926 г. из Политбюро Троцкого, относившегося к Есенину гораздо терпимее, что можно видеть хотя бы по его книге «Литература и революция». Совсем неспроста Э. Лунин тремя годами позже утверждал, что невольными реабилитаторами Есенина были Троцкий, Воронский (в 1927 г. снятый с редактирования «Красной нови») и Полонский. (Но только ли они «простачки» Бухарина?) Борьба против Есенина была, таким образом, и очередной дискредитацией Троцкого. Как и в деле Лежнева, Сталин не был заинтересован в его защите. Во-первых, его не привлекало то, что Есенина защищал Троцкий, но, главное, его не привлекали никакие формы левого национал-большевизма. В этом он был весьма последователен. Он готов был поддержать Толстого, Булгакова, но отнюдь не Есенина и тогдашнего Лежнева. Левое народничество, скифство уходили в прошлое.
ЗЛОВЕЩАЯ ТЕНЬ
Слабеющая оппозиция не прекращает, однако, обвинять Сталина в том, что он находится под влиянием Устрялова. Новым поводом для этого оказывается статья Устрялова «Кризис ВКП», опубликованная в Харбине 18 октября 1926 г.. Раньше харбинская пресса никого не интересовала, теперь и оппозиция, и Сталин жадно к ней приглядываются.
На сей раз обвинение исходит от... Троцкого. Давний покровитель сменовеховства начинает понимать, что силы, которые он все время вызывал, укрепив власть и политическое положение в стране, обращаются против него. Сталин, похитивший у него сменовеховство, народничество, грозит ему уничтожением. Троцкий, будучи вызван на Политбюро для исключения, приводит следующие слова Устрялова, называя его мудрым и проницательным буржуа, к которому Ленин прислушивался и от которого предостерегал: «Теперь необходим новый маневр, новый импульс, выражаясь фигурально, неоНЭП. С этой точки зрения следует признать, что ряд фактических уступок зиновьевцам, на которые пошла недавно партия, не может не внушать серьезных опасений». Далее Устрялов открыто хвалит Сталина: «Слава Политбюро, если покаянная декларация оппозиционных лидеров является результатом их односторонней и безусловной капитуляции. Но плохо, если она — плод компромисса с ними. В последнем случае борьба неизбежно возгорится. Победивший ЦК должен приобрести внутренний иммунитет против разлагающего яда оппозиции. Он должен сделать все выводы из ее поражения... Иначе это будет бедою для страны...
Так должны подходить к делу внутрироссийская интеллигенция, деловая спецовская среда, идеологи эволюции, а не революции... Вот почему мы сейчас не только против Зиновьева, но и определенно за Сталина».
Троцкий заявил, что подлинная опасность исходит со стороны новой буржуазии, подымающей голову, а Устрялов — ее идеолог. Устряловщина же проникает в официальные партийные органы (!) и разоружает партийный авангард пролетариата.
В конце 1926 г. в Москве заседал расширенный исполком Коминтерна. Воспользовавшись случаем, Каменев, отвечая на обвинение в том, что оппозицию хвалит Милюков и меньшевики, решил повторить слова Устрялова, на которые только что ссылался Троцкий. «Я сошлюсь на самого проницательного врага диктатуры пролетариата, — сказал Каменев, — которого именно таким проницательным врагом считал не кто иной, как Ленин, который его неоднократно цитировал». Каменев намекнул на то, что Сталин принимает советы Устрялова: «Господин Устрялов, этот проницательный враг, рекомендующий ЦК сделать все выводы из поражения оппозиции и добить ее, не отказывает в своих советах ЦК». В другом месте Каменев все же заметил, что в СССР «не осуществлены надежды новой буржуазии вроде Устрялова». Но в целом Каменев обвинил ЦК в том, что тот встал на путь «национал-реформистской перспективы».